как же я ненавидел эти дожди! Мы вышли под прикрытием. Все было чисто. Нам нужно было только убедиться, что на побережье тоже чисто. И тут разверзся ад. Повсюду свистели пули, взрывались гранаты. Мы попали в засаду. Конечно, не впервые, но в этот раз дело было плохо. Нас обстреливали со всех сторон, и надо было отступать. К счастью, Беккет связался с нашими и попросил прислать вертолет. Среди нас тогда был один паренек – очень хороший, но совсем еще юнец. Ему было девятнадцать. Обычный мальчик. – Отец покачал головой. – Его звали Луи. Каджун[53] из Лафайетта. – По его щекам текли слезы. Он глотнул пива. – Мы никого не бросали на поле боя. Такое было правило. Не оставлять никого. Не бросать на погибель.

По лицу мамы я видел, что она еле сдерживает слезы.

– Помню, мы бежали к вертолету, и Луи бежал прямо за мной, а вокруг свистели пули. Я думал, что всё, я покойник. И тут упал Луи. Он выкрикнул мое имя. Я хотел вернуться. Не знаю, что случилось, но последнее, что я помню, – как Беккет затаскивал меня на вертолет. Я даже не понял, что меня ранили. Мы бросили его там. Луи. Мы его бросили.

Папа закрыл лицо руками и зарыдал. И в этих звуках, звуках человеческой боли, было что-то сродни крику раненого зверя. У меня разрывалось сердце. Все это время мне хотелось, чтобы отец рассказал хоть что-нибудь о войне, но теперь невыносимо было видеть, насколько свежа его рана, не затянувшаяся за все эти годы, и насколько жива его неутихающая боль.

– Не знаю, верил ли я в ту войну или нет, Ари. Наверное, нет. Я часто об этом думаю. Но я все равно записался добровольцем. Не знаю, что я чувствовал к той стране. Моей страной были люди, сражавшиеся со мной плечом к плечу. Только они, Ари. Луи, и Беккет, и Гарсия, и Эл, и Джио – они были моей страной. Я не горжусь тем, что было на войне. Я не всегда был хорошим солдатом. И не всегда был хорошим человеком. Эта война что-то в нас сломала. Во мне. Во всех нас. Но снятся мне только те, кого мы оставили позади.

Я пил свое пиво. Папа пил свое. Мама пила вино. Какое-то время мы сидели молча.

– Иногда я слышу его голос, – продолжил папа. – Голос Луи. Я слышу, как он зовет меня по имени. Я за ним не вернулся.

– Тебя бы тоже убили, – прошептал я.

– Возможно. Но я не исполнил своего долга.

– Пап, не надо. Пожалуйста…

Мама потянулась ко мне, расчесала пальцами волосы и вытерла мои слезы.

– Если тебе тяжело, то не надо рассказывать, пап. Не надо.

– Может, и надо. Может, пора покончить с моими кошмарами. – Он наклонился к маме. – Наверное, пора уже. Как думаешь, Лили?

Мама не произнесла ни слова.

Папа улыбнулся мне.

– Твоя мать только что заявилась в гостиную, выхватила у меня из рук книгу и сказала: «Поговори с ним. Поговори с ним, Джейми». Включила свой фашистский голосок.

Мама тихонько рассмеялась.

– Ари, пора и тебе перестать убегать.

Я посмотрел на отца.

– От чего?

– Ты не знаешь?

– Чего?

– Если ты продолжишь убегать от правды, со временем она тебя убьет.

– Ты о чем, пап?

– О тебе и Данте.

– Обо мне и Данте?

Я перевел взгляд на мать. Затем обратно на отца.

– Данте в тебя влюблен, – сказал он. – Тут все очевидно. И он этого от себя не скрывает.

– Не могу же я контролировать его чувства, пап.

– Нет. Конечно, не можешь.

– К тому же, пап, по-моему, с этим уже все. Ему нравится тот парень, Дэниел.

Отец кивнул.

– Ари, проблема не в том, что Данте влюблен в тебя. Настоящая проблема – твоя проблема – в том, что ты тоже в него влюблен.

Я молчал. Изучал мамино лицо. Потом папино. Я не знал, что ответить.

– Я не уверен… В смысле мне так не кажется. Я не думаю…

– Ари, вот что я вижу: ты спас ему жизнь. Как думаешь, почему? Почему ты мгновенно, не задумываясь, бросился через всю улицу и вытолкнул Данте из-под колес машины? Считаешь, «так вышло»? А я считаю, ты просто не мог вынести саму мысль о том, что его потеряешь. Если не любишь – тогда зачем рисковал ради него жизнью?

– Потому что он мой друг.

– А зачем избил парня, который его изуродовал? Почему ты это сделал? Все твои инстинкты, Ари, – все они говорят об одном. Ты его любишь.

Я сидел, уставившись в стол.

– И мне кажется, любишь ты его так сильно, что не можешь этого вынести.

– Пап? Пап, нет. Нет. Я не могу. Не могу. Зачем ты все это говоришь?

– Потому что я не хочу больше видеть, как тебя пожирает одиночество. И потому что люблю тебя, Ари.

Мама с папой смотрели, как я плачу. Мне казалось, я никогда не успокоюсь. Но я успокоился. Потом взял бутылку пива и сделал большой глоток.

– Пап, кажется, мне больше нравилось, когда ты молчал.

Мама рассмеялась. Мне нравился ее смех. А вслед за ней рассмеялся и папа. А потом и я.

– Что же мне делать? Мне ужасно стыдно.

– За что тебе стыдно? – спросила мама. – За то, что ты любишь Данте?

– Я парень. И он парень. Так не должно быть. Мам…

– Я понимаю, – сказала она. – Знаешь, Офелия многому меня научила. Мы столько переписывались, что я много чего поняла. И твой папа прав. От этого не убежать. Особенно от Данте.

– Я ненавижу себя.

– Не надо, amor. Te adoro[54]. Я уже потеряла одного сына и не собираюсь терять второго, Ари. Ты не одинок. Тебе наверняка так кажется, но это не так.

– Как ты можешь так сильно меня любить?

– А как я могу не любить? Ты самый чудесный мальчик на свете.

– Неправда.

– Правда. Правда.

– Что же мне делать?

Папа мягко ответил:

– Данте убегать не стал. Я так и вижу, как они его избивали. Но убегать он не стал.

– Ладно, – сказал я.

И впервые в жизни я по-настоящему понял своего отца.

А он понял меня.

Девятнадцать

– Данте?

– Я всю неделю звонил тебе каждый день.

– Я гриппом заболел.

– Тупая шутка. Пошел ты, Ари.

– Ты чего так злишься?

– Это ты чего так злишься?

– Я больше не злюсь.

– Значит, пришла моя очередь злиться.

– Ладно, справедливо. Как там Дэниел?

– Ну ты и скотина, Ари.

– Нет. Это