Они вышли на Жерловину – широкую каменную площадь, вырезанную во внутреннем склоне вулкана. Над ними высился монастырь Тримурил, где жили около двухсот священников и причётников.

От монастыря каменные ступени серпантином уходили вверх, к самой кромке кратера. Кратер так был глубок, что его склоны затмевали полнеба. Над ним висело одинокое облачко. Оно меняло форму так быстро и текуче, что казалось сном.

Перед вошедшими лежала зелёная чаша кратера. Широкая каменная лестница спускалась к сизому озеру. По тёмной воде сновало множество плотиков, каноэ, каяков, лодочек и всего прочего, что могло держаться на плаву.

Между берегами тянулись понтонные мосты, по которым расхаживали разодетые священники и гидроманты в синих робах, спеша по своим делам. Раздавалось эхо разноголосицы с лодчонок и плотиков: звонкое пение, монотонный бубнёж…

На каждом судёнышке находился хотя бы один каменный ковчег. Чтобы войти в иксонский пантеон, божеству необходимо было совершить по крайней мере одно паломничество в Плавучий Город и привязать большую часть своей текстуальной души к одному из ковчегов: она оставалась на озере в качестве своего рода заложницы. Если божество предавало Иксос, священники затапливали ковчег отступника, а гидроманты накладывали могущественные заклинания, попросту растворявшее и ковчег, и заключённую в нём душу.

Никодимус припомнил, как впервые привёл Леандру в Плавучий Город. Дочери тогда было лет шесть. Новый миропорядок только начал формироваться.

В Драле главенствовали кланово-племенная структура и закон джунглей: сильный пожирал слабого, и новый бог мог быть наречён неодемоном только потому, что вызвал неудовольствие более могущественного собрата. Таким образом было уничтожено феноменальное количество божественного текста.

В Лорне также пропало втуне немало богов. Поклонение кому-либо, кроме Сребра, металлической Предвечной Душе этого королевства, было там запрещено: всем новичкам приходилось вливаться в божественную совокупность Сребра. Боги, чьи ипостаси выходили за пределы консервативной лорнской морали, безжалостно истреблялись. Ещё сильнее на их выживаемости сказался закон Сребра, предотвращавший малейшие покушения на его абсолютную власть. Любой, кто начинал завоёвывать себе паству, объявлялся неодемоном.

Иксонские законы и обычаи, напротив, были более терпимы, хотя и здесь авторитет плутовки-Тримурил являлся непререкаемым. Создав Плавучий Город, иксонцы позволили сосуществовать, аккумулируя свои силы, множеству богов. В результате один этот архипелаг мог взывать к божественной мощи, равной совокупной силе двух других королевств.

Когда Никодимус объяснил всё это маленькой Леандре, она спросила, глядя на Плавучий Город, значит ли это, что Иксосу не страшна Империя. Он знал, что дочь развита не по годам, однако такое умозаключение его удивило. И действительно, четырьмя годами позже Огунская война с Триллиноном была выиграна исключительно благодаря Иксосу, тогда как война Золотого Меча, в которой Лорн сцепился с Остроземьем, явилась для Лиги катастрофой.

Его маленькая дочь предвидела это ещё тогда, сосредоточенно рассматривая Плавучий Город. В то время думали, что она вряд ли проживёт дольше десяти лет. Вспомнив о девочке с пронзительными тёмными глазами, о том, как она кричала, когда её настигал очередной приступ болезни, Никодимус вновь ощутил страх.

На краю площади их поджидали шестеро священников Тримурил. Не говоря ни слова, они окружили Никодимуса и его спутников и повели вниз по узкой лесенке, спускающейся к озеру.

Глядя перед собой, Никодимус постарался освободить свой разум.

В центре озера, среди беспорядочно снующих лодочек, медленно вращался поставленный на якорь Плавучий Дворец. Трёхэтажный дворец был больше всех прочих поместий Шандралу, деревянные балки каждого этажа покрывал алый лак, а крыши навесов – сусальное золото.

Спустившись к воде, они обнаружили нескольких священников, выстроивших четыре плота так, чтобы Никодимус и его спутники могли перейти по ним на плавучий мост, ведущий к дворцу.

На мосту беседа возобновилась.

– Знаешь, – начала Дория, вглядываясь в чёрные глубины озера, – мы, гидроманты, до того насытили эту воду магией, что если Леа и Фран опять сцепятся, можно просто бросить их в воду. Она разрушит любые их заклятия.

Небо начало быстро темнеть, с моря потянулись стада облаков, и над озером развернулось полотнище тёплого дождя. Путники, не сговариваясь, ускорили шаг. От спешки мысли Никодимуса окончательно спутались. Какова была бы его жизнь, если бы он не стал чарословом-какографом, вовлечённым в пророчество? Что если бы он сделался простым скотоводом или башмачником, в общем, освоил бы какое-нибудь обычное для его родины, северного Остроземья, ремесло? А вдруг это не имело бы никакого значения? И он всё равно оказался бы честолюбцем, впал бы в отчаяние, а его жена и дочь поссорились бы в любом случае?

Дождь припустил сильнее, забарабанил по их головам, и они поднажали, срываясь на бег. Мысли Никодимуса крутились на одном месте. Стоило ли Леандре и Франческе делить королевства между собой? Может быть, поделить графства и деревни было бы менее болезненно? И вообще, значит ли что-нибудь территория при их вражде?

Что если гибельный рок, тяготеющий над его семьёй, пришёл не от демонов, Империи или чего-нибудь иного, столь же далёкого, а от него самого? У Никодимуса возникло странное чувство, что по мере того, как он менял свои роли – калеки, убийцы, любовника, мужа, отца, хранителя, – вместе с ними менялся и рок. Словно рок был частью его самого, ещё в детстве отделённой от него, а теперь неумолимо возвращавшейся.

В юности Никодимус думал о жизни как о собственном присутствии в мире, как о пламени свечи, сначала зажжённом, а в конце – потухающем. Но с каждым прожитым годом в нём крепло ощущение, что жизнь – это трещина. До своего рождения он представлял собой абсолютное ничто; затем произошло нечто, оторвавшее его рождение от его смерти, разметав их в стороны. Теперь оба края медленно стягивались, и сколько бы Никодимус не трепыхался, стараясь отдалить конец, однажды его смерть воссоединится с его зачатием, и он вернётся в ничто. И печалиться тут не из-за чего.

Когда они наконец добрались до навеса Плавучего Дворца, дождь полил стеной. Один за другим перепрыгнули с моста на ступени. У широких дворцовых врат их ждали двое священников. Никодимус первым поднялся к ним, в то время как остальные пытались отжать полы мокрых мантий.

– Милорд хранитель, – торжественно заговорил священник, прижав обе ладони к сердцу, – Святой Регент примет вас в течение часа. На случай, если вы захотите переночевать, мы приготовили для вас покои. А пока не желаете ли обсушиться и переменить одежды?

Никодимус сказал, что желает, и священник привёл его в небольшую комнату на втором этаже. Окна, выходящие на озеро, были прикрыты прозрачными занавесками. Тучи сгустились, и он увидел людей, бегущих по плавучему мосту ко дворцу. Дверь скрипнула, Никодимус обернулся. Перед ним стоял молодой священник с полотенцем и сухой одеждой. Вдруг Никодимус заметил, что дрожит, но от того ли, что промок, или от своих переживаний, не знал.