сторона, в частности, к рабам применялись физические наказания такого рода, от которого свободный человек был избавлен. Следует в качестве примера привести сюжет одной из комедий Аристофана, гордившегося тем, что ему удается избегать избитых шуток. В начале «Лягушек» Дионис запрещает своему рабу Ксанфию жаловаться на тяжелую долю. На протяжении первой части комедии они свободно разговаривают друг с другом. Однако последнее явление Ксанфия носит карикатурный характер – в этой сцене он и еще один раб обсуждают, как именно они любят пакостить хозяевам. Конечно, это всего лишь образ, ничем не напоминающий настоящего раба, зато отражающий мнение о нем свободного человека, с которым опять же можно сравнить шутки об английских слугах, появлявшиеся в периодических изданиях два-три поколения назад, но теперь, к счастью, практически полностью забытые. Но удары в комедии звучат очень четко, являясь такой же характерной чертой всей сцены, как и свободный разговор между рабом и хозяином.

Домашний раб, находившийся в хороших отношениях со своим хозяином, имел некоторый шанс на освобождение, а раб, «живущий отдельно» и занимавшийся торговлей, мог надеяться заработать достаточно денег, чтобы выкупиться на свободу. Освобождение рабов никоим образом не было чем-то необычным, хотя его практическая сторона и формальности могли разниться в зависимости от места. Хозяева нередко сохраняли право на определенные услуги на протяжении конкретного периода или всей своей жизни. Некоторые из рабов, «живущих отдельно», сумели сколотить неплохое состояние, вызывая раздраженные слова олигархов о том, что рабы на афинских улицах могут быть одеты лучше, чем свободные люди. В качестве примера можно привести знаменитого меняльщика Пасиона, получившего не только свободу, но и афинское гражданство. Но положение домашнего раба, которому не повезло с хозяином, было незавидным, и надежды на перемены у него было немного. Еще более мрачными были перспективы для тех, кого отправляли работать на рудники и в другие подобные места, и до нашего времени не сохранилось даже искаженное отражение их чувств в источниках. Но Фукидид сообщает, что, когда в 413 г. до н. э. спартанцы построили укрепление за пределами Афин, к врагу перебежало больше 20 000 рабов, большинство из которых было «ремесленниками» (это слово используется в отношении всех людей, занимавшихся квалифицированным трудом, и не следует думать, будто оно относится только к тем, кто работал в рудниках Лавриона, хотя, несомненно, многие перебежчики были оттуда). Мы не знаем, что им обещали захватчики и что с ними потом случилось, но ясно: положение даже профессионального раба было таково, что он готов был бежать, даже несмотря на весьма сомнительные перспективы.

Для того чтобы прояснить эту картину, нам следует поговорить о рабстве за пределами Афин, не обойдя вниманием даже исключительный случай спартанских илотов. Во многом они были настоящими рабами, и в отношении их нередко используется соответствующее греческое слово – дулой. Использование слова «крепостной» или аналогов из других исторических эпох может ввести в заблуждение. И слова древних авторов о том, что эти люди «находились между рабами и свободными», могут относиться не к условиям их жизни, а к тому, что они в меньшей степени зависели от своих хозяев, чем настоящие рабы, которых свободно и повсеместно покупали и продавали. Ближе к истине был афинянин Критий, восхищавшийся спартанским образом жизни, утверждавший, что в Спарте свободные люди были более свободны, а рабы находились в большей зависимости, чем где-либо еще. Благодаря своему количеству и неистребимому этническому сознанию мессенские илоты постоянно представляли угрозу для спартанской аристократии. Жестокость, с которой подавлялись их восстания, стала притчей во языцех. Фукидид пишет, что около 424 г. до н. э., когда власти заявили, что освободят тех, кто особо хорошо проявил себя во время войны, из числа желающих выбрали 2000 человек. Но вскоре после этого они исчезли, и никто не знал, как это произошло. В источниках говорится, что спартанские магистраты ежегодно объявляли войну илотам, чтобы убийства, случившиеся на протяжении года, не лежали на их совести. По словам Аристотеля, в Спарте существовало такое явление, как криптия, – группы молодых спартиатов проводили определенную часть своей жизни, прячась днем и бродя по сельской местности по ночам, убивая при этом илотов. Правдивы эти сведения или нет[18], но в нашем распоряжении имеется ясное свидетельство того, каким образом угроза, исходившая от илотов, влияла на повседневную жизнь, – Ксенофонт вскользь отмечает, что спартанцы в своих лагерях стремились держать рабов подальше от оружия, а сами повсюду ходили с копьями в руках. Даже авторы, хорошо относившиеся к Спарте, не пытались защищать эту систему. Но даже в этой мрачной ситуации существовала одна удивительная аномалия – тот факт, что спартанцы с готовностью использовали во время походов, предпринимаемых за пределы полиса, вооруженных илотов или тех из них, кого специально освобождали, чтобы они служили в армии. Этих людей, которых было не намного меньше, чем самих граждан, обучали, и в наших источниках нет и намека на то, что они не сохраняли верность. Недоверием и враждебностью, на которые намекал Ксенофонт, отношения между спартанцами и илотами не ограничивались (или ограничивались, но не всегда).

Хотя в древности утверждалось, что между институтами, существовавшими в Спарте и на Крите, имелось много общего, в последнем случае ситуация была несколько иной. После дорийского вторжения на восточной оконечности острова сохранились остатки догреческого населения, говорившего на собственном, непонятном языке. Выжившие потомки минойцев оказались в зависимом положении. В письменных источниках используется ряд специальных терминов, обозначающих различные разновидности зависимого положения, о которых можно сказать лишь то, что они были заимствованы из какого-то критского диалекта, где с их помощью обозначали разные категории рабов. Также нам известно, что земледелием на Крите занимались люди, напоминавшие илотов. Однако при составлении законов Гортины, хотя они и написаны на диалекте, который способны понять лишь специалисты, подобных трудностей избегали и использовали два широко распространенных греческих слова, обозначавших понятие «раб», чередуя их. Содержащиеся в них правила относятся исключительно к рабам частных лиц, которых покупали и продавали на рынке, но, несмотря на то что это довольно неоднородное собрание норм, отсутствие в них сведений об общественных рабах не говорит о том, что таковых не существовало.

В некоторых отношениях местное рабовладение было гораздо более мягким, чем, например, в Афинах того же времени. Раб мог иметь собственность, включая овец и крупный рогатый скот, и, когда его хозяин умирал и наследники этого человека делили имущество, права раба очень тщательно защищались. Закон признавал браки между рабами, и за нормами о разделе имущества после развода свободных людей или смерти одного из таких супругов следует короткое правило, защищающее