позволяющий отрезать его от Пелопоннеса, куда поступала большая часть производимого на Сицилии продовольствия. Второй важной задачей была добыча материала, необходимого для кораблестроения. В качестве импортера в данном случае выступало само государство, как это видно из договора на поставку в Афины древесины, заключенного в 409 г. до н. э. с македонским царем Архелаем, и нескольких других аналогичных соглашений.

Также греки (не только Ксенофонт в описанном выше трактате) признавали, что государство интересовалось общим ходом торговли, благодаря которой оно получало подати, выплачивавшиеся купцами в гаванях и на рынках. Поэтому в Афинах и других центрах торговли стремились улучшать инфраструктуру портов и других аналогичных построек и способствовали скорому разрешению судебных дел, возникающих из торговых отношений. К V в. до н. э. полисы заключали между собой специальные договоры, по условиям которых граждане одного из них получали определенные права в судах другого, делая таким образом шаг, важный для развития торговли между этими городами как таковой. Судя по сохранившимся до нашего времени судебным речам, посвященным коммерческим спорам в Афинах, число участников разбирательств, происходивших не из этого города, настоящих иноземцев, было очень велико и даже превышало количество постоянно живших там метеков. В Греции также существовал институт проксении, исполнявший функции, чем-то похожие на характерные для современных консулов, которых мы отправляем за границу. Но проксены Милета или Спарты в Афинах были афинскими гражданами, добровольно вызвавшимися обеспечивать как общественные, так и частные интересы спартанцев или милетцев в Афинах.

Однако помимо этой общей заботы о бесперебойном функционировании коммерции государство почти ничего не делало для того, чтобы помогать своим гражданам, занимающимся торговлей с другими странами и народами. Поиск рынков сбыта не был частью государственной политики. Конечно, греки имели общее представление о том, что необходимые им ввозимые товары должны быть сбалансированы с продукцией на экспорт, вызывающей интерес у других государств и племен, но этим занимались отдельные торговцы. И если можно верить Ксенофонту, афиняне недалеко ушли по пути разработки связанных с этим теорий. Помимо этого, в эпоху классики значительная часть афинского ремесленного производства и торговли находилась в руках неграждан, в первую очередь метеков. Несмотря на то что их пользу для города могли признавать, вряд ли он многим жертвовал ради их торговых интересов, не говоря уже о том, чтобы начать войну.

Но возникает вопрос о том, было ли государство полностью индифферентным в ранний период, до появления метеков и до того, как представителей высших слоев общества охватила идея о необходимости праздности. Теми, кто стоял во главе колонизации, несомненно, двигало стремление найти новые пахотные земли, но, как было сказано выше, тяжело удержаться от рассуждений о том, знали ли государственные мужи Милета о тех связанных с торговлей преимуществах, которые давало создание на побережье Черного моря и в его окрестностях милетских колоний, думали ли люди, находившиеся у власти в Халкиде, о торговых путях, когда ее жители селились на обоих берегах Мессинского пролива. Умы ученых занимала также Лелантская война – разразившийся в довольно ранний период конфликт между двумя крупнейшими городами Эвбеи: Халкидой и Эритреей, получивший свое название в честь одноименной равнины на острове, за которую они сражались. Нам известно, что это событие считалось крайне важным и о нем помнили даже через несколько столетий, так как Фукидид называет эту войну исключением из правила о том, что в древности между греческими городами не было крупных конфликтов, и говорит, что греки, как правило, вставали на чью-либо сторону. Имеющиеся в нашем распоряжении отрывочные сведения сходятся в одной точке – на конце VHI в. до н. э., и среди них встречаются два примера того, как поселенцев из полиса, занявшего одну сторону, изгнали из колонии те, кто поддерживал другую. Тесное скопление халкидских колоний в северо-восточной части Сицилии относится точно ко времени войны. При этом после основания Кум (за поколение до этого) Эритрея больше не принимала участие в создании колоний на западе. С другой стороны, на востоке два союзника Эритреи: Милет и Мегара – в VII в. до н. э. стали практически монополистами в колонизации бассейна Черного моря. Каким бы ни был результат войны на самой Эвбее, складывается впечатление, будто одним из последствий конфликта за пределами острова стало разделение зон колонизации. Однако нам не следует полагать, будто целью войны было именно это. Лелантская война была одним из событий, отраженных в гораздо более поздних источниках, так что нам остается лишь надеяться на установление самого факта, ничего при этом не зная о контексте, который мог бы его объяснить, поэтому данные результаты могли быть случайны.

Совершенно иначе выглядит ситуация с экономическими причинами Пелопоннесской войны конца V в. до н. э., более подробно освещенной в сочинениях античных авторов. Они вполне вероятны, так как в последних действиях афинян перед началом войны, а именно в издании пресловутого декрета, лишавшего мегарцев возможности появляться на всех рынках и во всех портах Афинской морской державы, прослеживаются признаки экономической блокады. Из-за того что современники рассуждали о возможных тайных и неблаговидных причинах, заставивших Перикла воздержаться от разрешения конфликта, его публичные объяснения не выглядят убедительными. Но попытка искать в действиях Перикла тлетворное влияние купцов, стремившихся таким образом способствовать развитию торговли в Пирее, или даже воздействие отдельных «воротил» будет сопряжена с ошибочной трактовкой содержащихся в источниках сведений. Как было сказано выше, организация торговых отношений в Греции не способствовала оказыванию такого давления, да и маловероятно, что подобный факт мог ускользнуть от внимания современников. Когда спартанское народное собрание проголосовало за войну, а афинское отвергло ультиматум лакедемонян, граждане, несомненно, отдавали свои голоса под влиянием определенных мотивов, на которые ссылаются и современники тех событий, – с одной стороны, возмущения, вызванного тиранией Афин, а с другой – непринятия политического диктата со стороны Спарты.

Полемика, касающаяся древнегреческой экономики, очевидно, до сих пор остается на этапе споров о принципах, руководствуясь которыми следует выстраивать дальнейшие аргументы. Первые воодушевленные попытки дать явлениям, существовавшим в те времена, экономическое обоснование привели к неприемлемым модернистским интерпретациям, которые, несомненно, следует отвергнуть. Полезно еще раз подчеркнуть, что категории, используемые для описания экономики XIX в., здесь неприменимы, но этот процесс может зайти слишком далеко – до отрицания влияния, которое торговля оказала на всю историю Греции. Другой курьез заключается в том, что марксистская историческая наука (по крайней мере, в Англии) всегда пыталась раскрывать экономические причины, находя удовлетворение, например, в теории о том, что афинский тиран Писистрат был магнатом в сфере горной добычи. Существует предположение о том, что марксистам следовало бы заниматься изучением скрытой экономической подоплеки, вызывавшей чувства, связанные с политической