Заключенных выстроили в ряд позади пушек. Гордон-паша приговорил их присутствовать на публичной казни, а все имущество, включая контрабандное зерно, конфисковали. Потом их должны были изгнать за пределы города, чтобы они могли найти себе надежное убежище в лагерях дервишей Махди и его верных ансаров на другой стороне реки. Пенрод хорошо знал, что их ждет, и предпочел бы смерть возможности оказаться в руках этих головорезов.

Перед глазами стояли события на городской площади. Когда все зрители собрались, Пенрод приказал вывести из крепости майора аль-Фарука и семерых его ближайших помощников, одетых в форму, и поставить по стойке «смирно» возле пушек, к которым они должны быть привязаны. Старший сержант гарнизонного полка зачитал предъявленные обвинения, а потом торжественным голосом, заставившим вздрогнуть всех зрителей, произнес приговор. Обвиняемые подались вперед, услышав зловещие слова: «…в связи с чем все должны быть расстреляны из пушек». Гул возбуждения пронесся среди собравшихся, предвкушавших невиданное прежде зрелище. Женщины подняли вверх детей, чтобы те хорошо рассмотрели происходящее.

Старший сержант свернул лист с приговором и передал его посыльному, который, подбежав к генералу Гордону, козырнул ему и вручил бумагу. А капитан Баллантайн стоял рядом с генералом, молча наблюдая за этой сценой.

– Хорошо, – кивнул Гордон-паша. – Приведите приговор в исполнение.

Старший сержант прошел торжественным шагом вдоль шеренги приговоренных к смерти военных, останавливаясь перед каждым, срывая погоны и небрежно швыряя их на пыльную землю.

Пока восемь осужденных стояли в разорванной одежде, лишенные воинских знаков отличий, он отдал следующий приказ. Приговоренных к смерти по одному подвели к пушкам и привязали грудью к дулу орудия. При этом их руки прикрутили к черным стволам, и казалось, будто они обнимают пушку перед «поцелуем дочери артиллериста» – так цинично называли в народе эту казнь. Аль-Фарук не выдержал напряжения и, рухнув на пыльную землю, забился в историке, моля о пощаде. Солдаты силой подтащили его к пушке и крепко привязали.

– Приготовиться к исполнению приговора! – громко скомандовал старший сержант.

– Выполняйте! – приказал Пенрод нарочито бесстрастным голосом и с каменным лицом.

Сержант вынул из ножен саблю и поднял сверкающий клинок вверх. Стоявший рядом с ним барабанщик на мгновение замер и огласил окрестности барабанной дробью. Старший сержант резко опустил саблю, грохот палочек оборвался, и наступила оглушительная тишина. Пенрод услышал свое прерывистое дыхание.

Раздался первый залп, тело жертвы мгновенно исчезло в клубах порохового дыма, и на землю упали куски плоти казненного. После этого оглушительного взрыва на площади воцарилась мертвая тишина, нарушенная громкими возгласами одобрения собравшихся зевак, когда на пыльную землю упала окровавленная голова жертвы.

Старший сержант снова поднял саблю, загремел барабан, резко смолк, и громыхнула следующая пушка. На этот раз подготовленная публика громко зааплодировала, послышались одобрительные выкрики и громкий взрыв смеха. Аль-Фарук был последним в этой шеренге, ближе всех к возбужденной толпе зевак, и отчаянно молил о пощаде. Толпа отвечала ему улюлюканьем. Не выдержав ужаса предстоящей казни, он обмочился. На военных бриджах расплылось большое темное пятно, что еще больше раззадорило зрителей. Когда послышался восьмой и последний по счету барабанный бой, толпа завизжала от восторга. После выстрела голова аль-Фарука взметнулась выше, чем у предыдущих преступников, будто отмечая его особое положение среди казненных.

Пенрод молча посмотрел на догорающий кончик своей сигары и с сожалением подумал, что обожжет пальцы, если сделает еще одну затяжку. Он швырнул окурок на террасу и глубоко вдавил каблуком в пыльную землю. Было поздно, он уже обошел посты, но оставалось еще немало бумажной работы прежде чем можно будет подумать о сне. Рано утром генерал Гордон потребует от него подробного доклада о состоянии дел. Этот маленький человек всегда придерживался строгой дисциплины и ждал от подчиненных безусловного исполнения своих приказов, в особенности от Пенрода, на которого возлагал особые надежды по наведению порядка в осажденном городе.

– Мы должны строго исполнять свои же решения, Баллантайн, – часто повторял он, – и тем самым подавать остальным хороший пример.

«По крайней мере он щадит себя еще меньше, чем меня», – подумал Пенрод.

Он отошел от дерева и хотел было отправиться в жилище, которое великодушно предоставил в его распоряжение Дэвид Бенбрук, когда его внимание неожиданно привлекло странное движение на балконе второго этажа. Дверь отворилась, и он увидел комнату, слабо освещенную масляной лампой, стоявшей на туалетном столике, и спинку широкой кровати. На стенах, оклеенных яркими обоями с большими красными розами и веточками зеленых растений, висели картины.

На пороге появилась изящная женская фигура, освещенная слабым светом лампы, создававшим над ее головой золотистый нимб, словно на средневековом изображении Мадонны. Он не видел лица, но безошибочно угадал Ребекку. Она была в полупрозрачном халате из дорогого материала, вероятно, крепдешина, плотно охватывающем точеную фигуру, подчеркивая грудь, талию и бедра и оставляя открытыми руки ниже локтей. Она подошла к краю балкона, и слабый свет луны добавил серебра в золотистое сияние лампы позади нее.

Девушка посмотрела в сад и перевела взгляд на террасу, но капитан предусмотрительно укрылся за раскидистыми ветвями тамариска. Ребекка подобрала полы халата и устроилась на широкой балюстраде балкона, свесив вниз обнаженные ноги. Ее икры были словно вырезанными из слоновой кости, а ступни маленькими, как у ребенка. Пенрода поразили ее изящные формы и очаровательный профиль. Половину ее лица освещал золотистый свет масляной лампы, а другую – таинственное лунное сияние. Длинные светлые волосы были распущены, она медленно расчесывала их гребнем с ручкой из слоновой кости. Волосы рассыпались по спине до самого пояса и искрились в лунном свете. Ее лицо показалось ему искренним, умиротворенным и необыкновенно красивым.

Пенроду вдруг захотелось разглядеть мельчайшие ее черты и вдохнуть очаровательный запах ее духов. Но даже со своего места он видел, что, несмотря на перчатки, длинные рукава и широкополую шляпу, с которыми она не расставалась в течение дня, ее обнаженные руки и ноги были не модного среди людей ее положения молочного цвета, а светло-золотистые. Стройную шея венчала грациозно посаженная головка. Она что-то тихо напевала себе под нос. Пенрод не узнал мелодию, но для него это была песня сирены, которой он не имел сил противиться. С ловкостью бывалого охотника капитан стал осторожно подбираться к балкону, дожидаясь, когда она закроет глаза, расчесывая свои великолепные длинные волосы. Теперь он слышал каждый легкий вдох перед следующей строкой песни, предвкушая теплоту и мягкость ее губ. Он даже представил, как они медленно раскрываются, позволяя ему ощутить божественный и сладкий, как яблочный сок, вкус ее рта.

Наконец она отложила расческу, собрала рассыпавшиеся волосы в толстый пучок и скрутила на затылке. Затем вынула из кармана халата заколку с драгоценными камнями и подняла руки, закрепляя прическу. Чем и воспользовался Пенрод, чтобы подойти еще ближе к балкону.