Росс Полдарк - Уинстон Грэм

* * *

Джошуа Полдарк скончался в марте тысяча семьсот восемьдесят третьего года. В феврале он понял, что жить ему осталось недолго, и послал в Тренвит за братом.

И вот в один из серых холодных дней к дому Джошуа на крупной чалой кобыле неспешно подъехал Чарльз. Его встретила Пруди Пэйнтер, смуглая толстуха с жидкими сальными волосами. Она сразу проводила Чарльза Полдарка в спальню, и в алькове на большой кровати тот увидел обложенного подушками и валиками Джошуа. Чарльз неодобрительно оглядел водянисто-голубыми глазками неприбранную грязную комнату, откинул фалды сюртука и уселся в плетеное кресло. Оно жалобно скрипнуло: Чарльз был мужчиной грузным.

– Ну что, Джошуа?

– Ох, Чарльз…

– Плохи дела.

– Да уж.

– И когда думаешь встать на ноги?

– А что тут думать? Сразу на кладбище и перееду.

Чарльз выпятил нижнюю губу. Он не мог просто отмахнуться от последней реплики брата, поскольку и сам так думал. Чарльз икнул – от езды верхом его всегда пучило – и уверенно произнес:

– Чушь. От подагры в ногах еще никто не умирал. Вот если она добирается до головы, тогда уж это действительно опасно.

– А Чоук мне совсем другое сказал. Он говорит, что причина опухоли может быть совсем не в подагре. И я впервые подозреваю, что старый дурак прав. Хотя, вообще-то, по справедливости, это ты должен лежать сейчас на моем месте, ведь я вешу вполовину меньше тебя.

Чарльз окинул взглядом свой черный вышитый жилет: живот и впрямь подпирал ему подбородок. И возразил:

– Моя плоть здорова. В зрелые годы все прибавляют в весе. Не хотел бы я быть тощим, как наш кузен Уильям-Альфред.

Джошуа в ответ только насмешливо приподнял бровь. Воцарилась тишина. Братья уже очень давно отдалились друг от друга, и в эту последнюю встречу им было не так-то просто поддерживать непринужденный разговор. Чарльз был старшим и, соответственно, наиболее состоятельным. Он унаследовал фамильный особняк, земли и бо́льшую часть шахт. Глава семейства, уважаемый человек в графстве, он тем не менее никак не мог избавиться от ощущения, что младший брат ни во что его не ставит. Джошуа всегда был, если можно так выразиться, занозой в одном месте. Он никогда не оправдывал возложенных на него ожиданий: не стал священником, не пошел служить в армию, долго не женился и все заботы по управлению округой взвалил на плечи старшего брата.

Чарльз понимал, что все люди не без греха, но есть же какие-то границы, а Джошуа постоянно их нарушал. Да, в последние годы он вел себя должным образом, однако это ни в коем случае не перечеркивало его старых прегрешений.

Что касается самого Джошуа, то он обладал циничным складом ума, никогда не строил особенных иллюзий, не жаловался на жизнь и не имел никаких претензий к брату. Джошуа всегда жил на полную катушку и плевать хотел на мнение Чарльза. Взять хотя бы то, как он ответил на его следующее замечание.

– Брось прибедняться, не так уж ты и стар. На два года моложе меня, а я здоров как бык и свеж как огурчик, – заявил Чарльз и рыгнул.

– Да, у нас два года разницы, не спорю, – согласился Джошуа. – Но жил ты вполовину медленнее.

И в этом, безусловно, была доля истины.

Чарльз пососал эбеновый набалдашник трости и оглядел комнату из-под тяжелых век.

– Эта проклятая война все не заканчивается. Цены растут как на дрожжах. Пшеница – семь-восемь шиллингов за бушель. Масло – девять пенсов за фунт. И с медью та же беда. Вот подумываем прорубить на Грамблере новую штольню. Восемьдесят саженей. Может, и покроем издержки, хотя лично я в этом сомневаюсь. А что у тебя, так сказать, на полях сражений?

– Как раз о войне я и хотел с тобой поговорить. – Джошуа приподнялся повыше, отдышался и продолжил: – Скоро подпишут предварительное мирное соглашение. Это вопрос нескольких месяцев. Росс вернется домой, а я уже вряд ли смогу его встретить. Ты мой брат, пусть мы и не всегда ладили. Вот хочу рассказать тебе, как обстоят дела. А ты уж присмотри здесь за всем, пока Росс не приедет.

Чарльз перестал посасывать набалдашник трости и улыбнулся. Настороженно так улыбнулся, как будто у него в долг попросили.

– Ну, ты же знаешь, я вечно занят.

– Не волнуйся, это не отнимет много времени. Что я могу оставить в наследство? Практически ничего, так, крохи. На столике рядом с тобой – завещание. Почитай его на досуге. Оригинал у Пирса.

Старший брат неуклюже повернулся. На хлипком трехногом столике рядом с креслом лежал пергаментный свиток. Чарльз взял его пухлыми пальцами и спросил:

– Вестей давно не было? И что мне делать, если Росс не вернется?

– Тогда поместье отойдет к Верити. Будут покупатели – продавай. Немного с этого выручишь. Все есть в завещании. И еще Верити получит долю в Грамблере, поскольку после отъезда Росса она одна из всей твоей семьи меня навещала. – Джошуа вытер нос грязной простыней. – Но мой сын вернется. Он прислал весточку, когда бои закончились.

– Ну, ему еще до дома добраться надо. А в дороге столько опасностей.

– У меня предчувствие, – сказал Джошуа. – Да какое там предчувствие, я уверен, что Росс вернется. Желаешь пари? Рассчитаемся при встрече. В мире ином тоже наверняка в ходу какие-то монеты.

Чарльз вновь посмотрел на некогда красивое, а теперь сморщенное, землисто-серое лицо больного. Сообразив, что просьба брата не такая уж обременительная, он немного расслабился, но бдительности не терял. Легкомысленность на смертном одре показалась Чарльзу неуместной дерзостью.

– На днях нас навестил кузен Уильям-Альфред. Справлялся о тебе, – сказал он.

Джошуа скривился.

– Я рассказал ему о том, насколько серьезно ты болен, – продолжил Чарльз. – Ты ведь наверняка не захочешь позвать преподобного Оджерса. Вот Уильям-Альфред и предположил, что ты пожелаешь принять душевное утешение от одного из членов семьи.

– То есть от него?

– После смерти мужа Бетти он считает себя главным.

– Я не нуждаюсь в исповедниках, – сказал Джошуа. – И даже если Уильям-Альфред считает, что исповедь пойдет мне на пользу, неужели он думает, что я стану каяться в грехах кому-то из членов нашей семьи? Нет уж, лучше поговорю с этим полуголодным святошей Оджерсом.

– Если вдруг передумаешь, отправь весточку с Джудом.

– Ждать теперь недолго, – хмыкнул Джошуа. – Но даже если во всех молитвах и показной суете моих родственничков что-то есть, стоит ли призывать их в такой час? Я прожил жизнь и, видит Бог, получил от нее сполна! Плакаться теперь – недостойно. Я сам себя не жалею и другим жалеть не позволю. Приму все, что мне уготовано. И дело с концом.