Ездок вскоре нашелся – Адольф Гитлер. Чем окончились очередные скачки к мировому господству – известно.

После Первой мировой войны и тяжелого, но все-таки не смертельного для существования Германии Версальского мира у германского народа и германских политиков была альтернатива: либо готовиться к реваншу, либо твердо встать на путь демократии и примирения со своими вчерашними врагами и признать свою ответственность за развязывание войны. Второй путь предлагали германские социал-демократы. Карл Каутский писал осенью 1919 года по горячим следам Версаля: «Отдельные смелые и дальновидные германские социалисты и пацифисты уже во время войны осознали и открыто говорили о том, что германский народ гнуснейшим образом обманут своим правительством и что лишь таким образом он мог быть вовлечен в войну. Теперь это наконец без всяких «но» и «если», без всяких указаний на виновных лиц в других странах должно быть признано всеми честными элементами Германии, не присягнувшими божественному началу Гогенцоллернов.

Вальтер Ратенау (1867–1922) – германский промышленник и либеральный политик еврейского происхождения, министр иностранных дел Германии с 1 февраля по 24 июня 1922 года

Это будет лучшим средством для Германии приобрести вновь доверие народов и устранить у победителей влияние милитаристической политики насилия, которая в настоящее время стала самой сильной угрозой покою и свободе всего мира».

Однако подобный позитивный сценарий развития Германии смог быть реализован только после Второй мировой войны, в условиях полного военного разгрома, безоговорочной капитуляции и оккупации и раскола Германии и притом лишь в возникшей в западных зонах Федеративной Республики Германии. А вот после Первой мировой войны, к сожалению, даже большинство социал-демократов отказывались безоговорочно признать тезис об ответственности Германии за войну, чем облегчили Гитлеру и нацистам приход к власти.

Немецкий народ тяжело переносил условия Версальского мирного договора. Но утрата страной статуса империи была для него все-таки не самой страшной и горькой потерей. Конечно, немцы сожалели о том, что лишились заморских колоний, где делали успешную карьеру многие представители среднего класса и наживались миллионные состояния. Сожалели и о потере Эльзас-Лотарингии и Северного Шлезвига. Однако данные территориальные утраты не переживались особенно остро. Ведь на этих землях почти не было этнических немцев, соответственно, в Германии не возникло многочисленных и влиятельных общин изгнанных из Эльзас-Лотарингии или Шлезвига и тем более – из заморских колоний. Иное дело – восточные территории, отторгнутые в пользу Литвы и Польши или насильственно сделанный «вольным городом» Данциг. Там остались значительные немецкие меньшинства, и много немцев также вынуждены были покинуть эти территории. А в некоторых регионах, как, например, в Данциге, Мемеле или в уступленном Польше Данцигском коридоре, немцы составляли подавляющее большинство населения. Они нередко подвергались притеснениям со стороны польских и литовских властей, особенно в сфере школьного образования, и это обстоятельство вызывало возмущение среди соотечественников в Германии. В дальнейшем эти чувства весьма удачно эксплуатировались нацистами для наращивания избирательной поддержки и прихода к власти.

При этом отпадение населенной почти исключительно поляками Познанской провинции не вызывало у подавляющего большинства немцев особых эмоций. Иное дело – переход к Польше ряда районов Верхней Силезии и Восточной и Западной Пруссии, где оставались значительные по численности немецкие меньшинства и происходили межэтнические столкновения. Утрата этих территорий была весьма болезненной для германского национального сознания. Также и положение притеснявшихся чехами немцев в Судетской области Чехословакии вызывало горячее сочувствие в Германии.

Но главные тяготы Версаля для немцев были связаны с многомиллиардными репарациями, с узаконенной мирным договором оккупацией угольного сердца германской промышленности – Саара и последующей оккупацией французскими войсками Рурской области в качестве залога для гарантии уплаты репараций. Немцев раздражала и пугала инфляционная буря начала 20-х годов, которая, как и финансово-промышленный кризис начала 30-х, в их сознании была связана с политикой версальского диктата и мощно подпитывала реваншистские настроения.

Можно было бы представить себе иное развитие событий, если бы условия Версальского мира оказались менее жесткими по отношению к Германии? Да, несомненно, в таком случае нацисты никогда бы не пришли к власти и Второй мировой войны просто бы не было. Можно даже пофантазировать, каким должен был бы быть «справедливый» Версальский мир. Если бы у Германии были отторгнуты Эльзас-Лотарингия, Северный Шлезвиг, Эйпен и Мальмеди, Познань и заморские колонии, где собственно немецкое население было в очевидном меньшинстве, но одновременно были бы сохранены в её составе Данциг, Померания, Мемель и хотя бы некоторые из переданных Польше районов Восточной Пруссии и Верхней Силезии, если бы при этом от Германии не был отторгнут Саар и не был ограничен германский суверенитет над левым берегом Рейна, это сильно уменьшило бы в Германии народную поддержку идей реванша. Если бы военные ограничения касались боевой авиации, отравляющих веществ, танков, флота, но при этом численность рейхсвера была бы 300–400 тыс. человек, это позволило бы значительно большему числу офицеров Первой мировой войны продолжить службу в армии и уменьшило бы потенциал недовольства в среде профессиональных военных, подпитывавшего нацистских штурмовиков и другие военизированные отряды. Если бы, наконец, размер репараций был установлен раз в 5—10 меньше, чем он оказался в действительности, это не создало бы в Германии обстановку почти перманентного экономического кризиса. Парадокс заключался в том, что и для победителей германские репарации доказали справедливость поговорки «жадность фраера сгубила». Репарации привели к фактическому выпадению германской промышленности из международного разделения труда, а это, в свою очередь, провоцировало стагнацию во всей Западной Европе. В результате суммы, получаемые в качестве выплат по репарациям, правительства Англии и Франции в значительной мере вынуждены были расходовать на пособия по безработице. Затем грянул мировой экономический кризис 1929–1933 годов, и Гитлер пришел к власти.

Для реванша необходимо было прежде всего воссоздать германскую военную машину, невзирая на ограничения Версальского договора. И здесь неоценимую помощь веймарской Германии оказал Советский Союз.

Сохранению германского экономического потенциала, тому, что германская промышленность не развалилась под ударами кризиса, способствовали прежде всего американские займы и кредиты, предоставленные в 1924–1930 годах в рамках планов Дауэса и Юнга. При этом американцы отнюдь не думали о вооружении Германии для реванша, а заботились лишь о восстановлении устойчивости мировой финансово-экономической системы, в которой Германия становилась «черной дырой». Точно так же Советский Союз, наладивший тайное сотрудничество с Германией в 20-е – начале 30-х годов, не предполагал, что помогает вооружаться своему самому страшному врагу в недалеком будущем. Впрочем, масштаб сотрудничества тогда не казался слишком большим. Его значение в плане накопления подготовленных кадров для новейших видов вооруженных сил стало ясно лишь через несколько лет после прекращения германо-советской кооперации в военной области, когда накануне Второй мировой войны массовая германская армия с новейшим вооружением возродилась в кратчайший срок, как феникс из пепла.