Советский Союз, располагая в начале 30-х годов вооружением и военными технологиями эпохи Первой мировой войны, мог не опасаться, что Германия позаимствует у него что-то действительно ценное. Но Германия могла быть партнером для военного сотрудничества только до тех пор, пока ее вооруженные силы и военная промышленность были слабы, оставаясь под гнетом Версаля. А также до тех пор, пока слаба была советская промышленность и научно-техническая мысль. Тогда даже те крохи, которые перепадали от рейхсвера, в виде ли образцов танков или совместных опытов в «Томке», представляли собой немалую ценность.

Неудивительно, что, когда в 1932 году Тухачевский разработал план нападения на Польшу, до его претворения в жизнь дело так и не дошло. Михаил Николаевич предполагал нанесение «ударов тяжелой авиации по району Варшавы» и оптимистически заключал: «В связи с новой программой танкостроения мы имеем полную возможность к концу 1932 г. превратить стрелковые дивизии, расположенные в прифронтовой полосе БВО и УВО, в механизированные бригады и корпуса». И добавил, что подобную же операцию «очень легко подготовить против Бессарабии». Однако нападать на Польшу можно было бы только при благожелательном нейтралитете Германии, которая бы не пропустила в Польшу войска и грузы Антанты. Но в Берлине хорошо понимали, что после падения Польши 100-тысячный рейхсвер останется один на один с миллионной Красной Армией. Да и внутреннее положение Германии в кризисном 1932 году не располагало к совместной с СССР акции против Польши. Как вспоминал Г. Дирксен: «Предпринятые в 20-е годы попытки восстановить экономику и политический престиж оказались тщетными. Социальные волнения поставили страну на грань революции. Едва ли хоть один день проходил без актов насилия, совершенных друг против друга противниками-антагонистами. Коммунисты захватили власть в Лейпциге и удерживали ее в течение нескольких дней, пока не вмешался рейхсвер и не восстановил порядок. В Берлине нападали на офицеров полиции и убивали их среди бела дня, а в ноябре 1932 года коммунисты и национал-социалисты объединились в призывах к всеобщей стачке». Вероятно, именно из-за германской оппозиции новый поход на Варшаву в 1932 году не состоялся.

Дирксен свидетельствует: «Русские с опасением и недоверием наблюдали за новорожденной Польшей, считая ее сторожевым псом Франции в Восточной Европе и силой, направленной как против России, так и против Германии.

Подобное отношение к Польше, разделяемое как Россией, так и Германией, было важной связующей нитью в дружбе двух стран. Москва была прекрасно осведомлена о чувствительности Германии ко всему, что может легализовать обладание Польшей восточногерманскими территориями, отошедшими к полякам под диктовку Версаля…

Когда летом 1932 года Литвинов, направляясь в Женеву, остановился в Берлине, его с пристрастием пытали относительно скрытых мотивов, стоящих за переговорами, которые вел Советский Союз с Польшей. Литвинов заверил в неизменной верности Союза его отношениям с Германией. Вернувшись в Москву из отпуска… я на протяжении всех последующих месяцев осени этого года продолжал поддерживать тесный контакт с Литвиновым. Он держал меня в курсе событий и доверительно информировал о ходе переговоров и даже как-то раз показал мне наброски статей договора, находившихся в стадии рассмотрения».

Не исключено, что переговоры с Польшей о заключении пакта о ненападении в какой-то момент рассматривались в Москве как прикрытие для подготовки и реализации плана Тухачевского. Во время пребывания Литвинова в Берлине он мог выяснить позицию германского руководства по поводу возможного советского вторжения в Польшу. Но вероятнее всего такой зондаж мог происходить по военным каналам. Вот что пишет по этому поводу Дирксен: «Первостепенную важность имел тот факт, что русско-германские отношения, без сомнения, пошатнулись. По крайней мере в том, что касается Москвы. Любой сделал бы такой вывод из высказывания маршала Егорова, начальника штаба Красной Армии и одного из вернейших сторонников русско-германской дружбы. Егоров… настоятельно просил нашего военного атташе Кестринга убедить германское правительство в том, что Германии следует решить, желает ли она ориентироваться в своей политике на Запад или на Восток. Если же она предпочтет колебаться между ними или однозначно принять сторону Запада, то фундаментальные изменения в советской политике будут неизбежны.

Таким образом, приход к власти национал-социалистов совпал с кризисом в русско-германских отношениях, но не он породил его».

В рамках же военно-экономического сотрудничества советская сторона рассчитывала, что немцы возьмут в качестве концессий ряд советских военных заводов, стоявших со времен Гражданской войны из-за отсутствия оборудования и специалистов. Однако немцы совсем не собирались прилагать какие-либо сверхусилия в развитие советской военной промышленности. И дело было не только и не столько в том, что многие германские генералы и политики отнюдь не исключали, что в обозримом будущем Россия может превратиться в потенциального противника Германии. Еще важнее было то, что германская сторона была заинтересована в сохранении, а при возможности – и в тайном развитии мощностей своей военной промышленности и не хотела плодить для нее серьезных конкурентов. Поэтому дело ограничилось созданием с немецкой помощью всего двух заводов, не приспособленных для выпуска самых современных видов самолетов и боевых отравляющих веществ.

Германия рассматривала СССР прежде всего как полигон для испытания новых видов вооружений, а также место для обучения германских военнослужащих обращению с теми видами вооружений и боевой техники, которые были запрещены для Германии соответствующими статьями Версальского договора.

В Советский Союз вывозилось различное военное имущество, в том числе компоненты боевых отравляющих веществ. Германские авиазаводы «Юнкере» выполняли заказы для Красной Армии. Немецкие специалисты также построили авиазавод в СССР на базе Русско-Балтийского завода в Филях (ныне – часть Москвы). Но толку от него было чуть. Когда в 1927 году завод перешел в советскую собственность, выяснилось, что эффективность производства там невелика и современные самолеты производить практически невозможно. В 1923 году с командованием рейхсвера было достигнуто соглашение о строительстве совместного завода по производству иприта (объект «Берсоль»). Завод Герца изготовлял военные оптические приборы для СССР. В 1924–1926 годах советские заводы произвели для рейхсвера 400 тыс. трехдюймовых снарядов. Во второй половине 20-х годов в Германии для Красной Армии было произведено некоторое количество пулеметов Дрейзе, переделанных под русский трехлинейный патрон. В марте 1926 года в Берлине между рейхсвером и Красной Армией было достигнуто устное соглашение о непосредственном сотрудничестве двух военных ведомств. Теперь советские и немецкие представители присутствовали на маневрах, посещали академии и училища, знакомились с методами боевой подготовки двух армий.

В 1925 году на базе Высшей школы летчиков в Липецке была создана авиационная школа рейхсвера. Здесь под руководством немецких инструкторов и на немецких машинах «Фоккер Д-13», «НД-17» и «Фоккер Д-7» готовились советские и немецкие летчики. До 1933 года школу окончили 120–130 будущих пилотов люфтваффе. Немецкие курсанты ходили только в штатском и считались сотрудниками частных фирм. В случае гибели в результате аварий выдавались подложные свидетельства о смерти от естественных причин.