Точно так же в Османской империи арабы в своем противостоянии с государствообразуюшим этносом – турками – получили поддержку держав-победительниц и отделились от Османской империи, которая в результате превратилась в Турецкую Республику, где сохранилось лишь одно значительное национальное меньшинство – курдское.

Австро-Венгрия распалась прежде всего из-за того, что между отдельными ее народами существовали острые противоречия – между немцами (австрийскими и богемскими) и чехами, между венграми и словаками, между венграми и румынами, между сербами и хорватами, между сербами и венграми, между немцами и итальянцами, между словенцами, хорватами и итальянцами, между поляками и украинцами. В обстановке военного поражения у этих народов не было большого желания оставаться в составе Габсбургской империи. Наоборот, создав новые национальные государства, они рассчитывали на снисхождение победителей.

Германская империя, в отличие от Австро-Венгрии, состояла из земель, населенных, за редким исключением, одним народом с одним языком и культурой. Сепаратизм отдельных земель был не столь уж силен (его нельзя было сравнить с сепаратизмом чехов, венгров, румын и югославянских народов Дунайской монархии). Да и державы Антанты никак не могли определиться, стоит ли им поддерживать сепаратизм отдельных германских государств, составлявших империю, или нет. От Германской империи были отторгнуты колонии, ставшие подмандатными территориями Англии, Южно-Африканского Союза и Франции, а также территории с преимущественно негерманским населением: поляками, датчанами, эльзасцами, лотарингцами и др. Однако ни одна из этих отторгнутых частей не стала самостоятельным государством. Даже польские провинции Пруссии, войдя в состав нового Польского государства, не сделались его центром. Ядром новой Польши стали бывшие польские губернии Российской империи.

В устойчивости Германской империи немаловажную роль сыграл и следующий момент. К 1918 году династия Гогенцоллернов в качестве германских императоров насчитывала лишь полвека. Поэтому имперская идея не была столь тесно связана с ней и с монархическим принципом вообще. Поэтому здесь социальный катаклизм – революция, как неизбежное следствие поражения в войне, – не вел к автоматическому распаду национального образования империи. В Австро-Венгрии, Турции и России царствующие династии насчитывали не одну сотню лет (в России – 300 лет, если считать от первого Романова, и более тысячи лет, если считать от Рюрика) и олицетворяли собой соответствующие империи. Сама имперская идея здесь вне связи с монархией вообще не существовала, тогда как в Германии социал-демократы и либералы вполне допускали существование республиканского Рейха. Фактически империя Гогенцоллернов была германским национальным образованием, тогда как Российская, Австро-Венгерская и Османская империи были наднациональными образованиями, подданных которых должна была объединять преданность монархии и вере (православной, католической или мусульманской). Это обстоятельство и привело к их значительно меньшей устойчивости в условиях военного поражения.

Основным результатом Первой мировой войны стала гегемония Франции на Европейском континенте и Англии – на океанах, а также временная утрата Германией великодержавия. Япония, получившая германские колонии на Дальнем Востоке, заняла ведущее положение в Китае. В США, отказавшихся вступить в Лигу Наций и потому не подписавших Версальский договор, возобладали изоляционистские настроения. Многие американцы считали, что промышленное и торговое первенство само по себе гарантирует положение в мире и безопасность их страны, без какой-либо системы союзов в мирное время. Советская Россия оказалась вне рамок Версальской системы и в последующем сблизилась с Германией. Союз двух государств-изгоев в конце концов разрушил эту систему в 1939 году. В результате Первой мировой войны карта Европы стала гораздо пестрее. Возникли новые государства: Австрия, Венгрия, Югославия, Польша, Чехословакия, Литва, Латвия, Эстония и Финляндия. Противоречия между новыми государствами, сохранившийся промышленный потенциал Германии и ее ущемленное положение в послевоенном мире делали новую мировую войну весьма вероятной.

Одним из основных противоречий в краткосрочном бытии Веймарской республики, способствовавшим ее гибели, было то, что ее политика отнюдь не была имперской, но при этом среди значительной части политиков и народа существовали имперские настроения. Они окончательно возобладали после тяжелейшего экономического кризиса конца 20-х – начала 30-х годов, но были сильны уже сразу после Первой мировой войны. Так, глава Флотского и Армейского союзов генерал Август Кейм в 1920 году писал: «Старый милитаризм… мы не в состоянии возродить. На этот счет не стоит обманываться. Но подлинный военный дух мы должны лелеять и растить. Дух Танненберга, который вел нас к победе в бесчисленных боях. Тот дух, который в августе 1914 года воодушевлял все немецкие земли. Для этого следует неустанно напоминать народу, во всех его слоях, о героических подвигах мировой войны, воплощающих истинную германскую доблесть».

Бернгард Бюлов вспоминал, как весной 1922 года министр иностранных дел Вальтер Ратенау, навестивший его в берлинском отеле «Бристоль», выглянув из окна на Унтер-ден-Линден, сказал: «Если я встану там, на середине улицы, и закричу: «Да здравствует великое старое время, ура Бисмарку, да здравствуют император и империя, да здравствует старая славная Пруссия, да здравствует наша старая армия!», то меня, вероятно, сейчас же арестуют, но люди, за исключением нескольких оборванцев, будут смотреть на меня с умилением, а женщины будут посылать мне воздушные поцелуи. Если же я закричу: «Да здравствует республика!», то все засмеются. Республика у нас в Германии – это нечто обывательское, нечто почти комическое».

Адмирал Тирпиц, оценивая состояние умов в Германии после Первой мировой войны, писал: «Сегодня наше положение хуже, чем после Тридцатилетней войны… Без необычайно серьезного самоотрезвления и духовного обновления германский народ никогда больше не будет жить на свободной земле, быстро или постепенно перестанет быть великим по своей культуре и численности народом; тогда не будет возможен и новый Веймар… Если когда-нибудь германский народ воспрянет ото сна, в который погрузила его катастрофа, и с гордостью и умилением вспомнит об огромной силе, добродетели и готовности к жертвам, которыми он обладал в прусско-германском государстве и даже еще во время войны, то воспоминание о мировой войне встанет в один ряд с его величайшими национальными святынями. Будущие поколения нашего народа будут укреплять свою веру, поражаясь тому, как, несмотря на неполноценность наших союзников, мы противостояли ужасающему превосходству сил, как боролись против всемирного антигерманского заговора, организованного англичанами, как сохраняли много лет бодрость, несмотря на клеветническое отрицание нашего миролюбия и грубое уничтожение бесчисленных германских жизней во всех частях света, как умели настигать врага на суше и на море и приносить себя в жертву. Но, как и во времена Лютера, Германия оставалась здоровым жеребцом, которому недостает одного: ездока».