Убедившись, что Агата может делать перевязки и очищать раны, ам Вальд стал отправлять к ней каждого третьего пациента. К обеду они работали так слаженно, как если бы занимались этим много лет. Никогда в жизни Агата не прикасалась к такому количеству незнакомых людей. Руки потеряли чувствительность, спина ныла. Но пожаловаться означало отступить, расписаться в собственном бессилии и слабости.

Когда часы пробили полдень, Рудольф неожиданно потянулся и протер глаза.

–Не желаете ли пообедать в саду, фройляйн Гвиннер? Жена трактирщика всегда присылает нам немного вина и лучшие пирожки с капустой во всем Эльвангене.

–Если вы хотите сделать перерыв, я тоже не откажусь.

За три дня, что Агата провела в Эльвангене, она впервые видела солнце, и все окружающее показалось не таким гнусным, как раньше. За садом никто не ухаживал, и он разросся буйно и хаотично. То там, то тут пестрели ярко-лиловые ирисы. Агата жадно вдохнула воздух, свободный от человеческого зловония, и почувствовала, как на самом деле голодна.

Они расположились на небольшом островке тени под цветущей яблоней. Расстелили одеяло, и вскоре к ним присоединился Адриан Рихтер – тоже уставший и помятый, но явно довольный. Он первый уточнил, не желает ли Агата в следующий раз привести с собой подругу, чтобы не оставаться наедине с мужчинами. Агата заверила, что все в порядке, это будет их маленький секрет. К тому же она и так несколько часов провела в одном кабинете с ам Вальдом. Поздновато заботиться о своем добром имени!

–Ваш опекун не очень строг с вами?– разламывая пирожок, полюбопытствовал Рихтер.– Если он узнает, как вы провели этот день, не запрет ли он вас в башне?

–Сейчас ему не до меня.

Пирожок оказался вкусным. Крошки падали на подол платья, но Агату это не волновало.

–Вы славно потрудились,– заметил Рудольф. Он ел, не откусывая, а отщипывая кусочки от своего пирожка.– Смогли бы стать лекарем, если бы захотели.

–О, спасибо! Вы тоже смогли бы стать лекарем, если бы захотели.

Рихтер рассмеялся и толкнул друга локтем. Рудольф ухмыльнулся уголком рта, и Агата обратила внимание на небольшой шрам у него над глазом.

–По-вашему, я ненастоящий лекарь?

–Вы же состоите в гильдии хирургов?– уточнила она.– Рихтер упоминал, что ваш отец преподает медицину в университете. Но вы не пошли по его стопам, а вместо этого стали цирюльником.

Рихтер предупреждал ее, что Рудольф неохотно говорит о семье. Но тот неожиданно привалился спиной к дереву, сделал глоток из фляжки, покатал вино во рту и ответил:

–Не представляю, как можно называть себя врачом, просиживая штаны за кафедрой.

–Необязательно сидеть за кафедрой,– возразила Агата.– Вы могли занять должность архиятра[28], как ваш тезка, Рудольф Гоклениус Младший[29], или личного врача какого-нибудь герцога, как Саломон Альберти[30]. Необязательно ковыряться в язвах и нарывах, чтобы стать великим врачом.

–А кто сказал, что я хочу им быть?– улыбнулся Рудольф, и этот вопрос неожиданно поставил Агату в тупик.

Зачем браться за дело, если не становиться в нем лучшим? Зачем что-то изучать, если не намерен изобретать новое? Вероятно, от возмущения она молчала слишком долго. Рудольф протянул ей второй пирожок.

–Саксонец Георг Бартиш не получил никакого образования и бо́льшую часть жизни странствовал и помогал людям. Это не помешало ему написать свой знаменитый учебник по хирургии глаза Ophthalmodouleia и еще работу по удалению мочевых камней.

–Бартиш стал придворным окулистом саксонского герцога,– напомнил Рихтер.

–Но до того как взяться за его сиятельные глаза, он изучил великое множество обыкновенных глаз. Не замарав рук, нельзя стать толковым лекарем.

–Я ничего не слышала об Ophthalmodouleia,– смущенно призналась Агата.

–А вы интересовались медициной?– оживился Рудольф.

Агата интересовалась медициной. Кристоф предпочел бы, чтобы она больше времени проводила над трудами по алхимии, но к ней она никогда не чувствовала должной тяги. Оставшуюся четверть часа они обсуждали Везалия и Галена, Парацельса и Аристотеля. Рудольф отметил современность ее взглядов и небывалую для женщины осведомленность. Агата признала, что в его подходе есть определенный резон. Рихтер достал откуда-то пару прошлогодних кислых яблок. От их едкого сока сводило скулы, но Агата съела свое до тонкого огрызка. Ей не хотелось уходить. Она сидела на одеяле под яблоней, болтала о медицине, спорила, соглашалась и мечтала, чтобы время остановилось.

Раньше у Агаты не было друзей. С Урсулой и Бертой она жила под одной крышей, но тем для долгих разговоров у них не было. Кристоф и Ауэрхан воспитывали ее как ездовую лошадь или охотничьего пса. С опекуном она всегда обязана была носить доспех и следить, чтобы его яд не просочился сквозь него. Зато ам Вальд и Рихтер не были ядовиты. Они не давили на нее и не искали уязвимых мест. Агата знала, что Кристоф уже проснулся и, возможно, отправит за ней Урсулу. Надо было возвращаться, но все ее существо противилось уходу. Ноги наливались тяжестью, руки точно врастали в одеяло и прорастали сквозь него, уходили в землю и там пускали корни.

Последующие несколько часов стали самыми радостными в ее жизни. Она прижигала и перевязывала, промывала и накладывала мазь, а потом наблюдала, как Рудольф уверенным рывком вправляет вывихнутый сустав или подбирает лекарственные средства. Однажды ему показалось, что он увидел бубон. Ам Вальд немедленно выставил Агату за дверь и осмотрел пациента в одиночестве. Через полчаса он разрешил ей войти и сообщил, что это был всего лишь жировик.

–Зараженным чумой запрещено покидать свои дома,– пояснил он. На его лбу выступили капельки пота.– Они на карантине. К ним являются чумные доктора. Но всякое случается…

Она отправилась домой, когда небо рдело закатом. Теплый ветер щекотал ее виски, а над головой плыли алые облака, похожие на отсветы ведьминых костров.

* * *

Дела Кристофа Вагнера шли превосходно. Эльванген – чумной, горячий, безумный город – точно создан был для него. Доктора в масках воронов склонялись над трупами, сваленными в телеги, как мешки с зерном. На кострах кричали охваченные пламенем женщины. С каждым днем их будет становиться все больше. Это вам не тихий скучный Оффенбург! Фон Вестерштеттен успокоится, только когда выжжет эти земли дотла. Вагнер знал людей такого склада – у них огненный Марс течет в венах. Они получают истинное наслаждение от страданий ближних и еще большее – от осознания того, что некому их остановить. Ни у кого не хватит дерзости прийти, схватить их за руку и крикнуть в лицо: «Что ты творишь? Разве не видишь, что превратил город в Гоморру? Разве не слышишь крики невинных?»