* * *

Агате нравилось, что никому нет дела до того, куда она отправляется. Шварцвальдское гнездо, многоглазое и многоухое, всегда следило за каждым ее шагом. Куда бы ты ни пошел, за какой бы угол ни свернул, всегда кто-то дышал в спину. Дома, если Агате хотелось побыть одной, она отправлялась в библиотеку, пряталась в оконной нише, откуда открывался вид на заросший сад, и наслаждалась собственной невидимостью и книгами.

В Эльвангене внимание Кристофа притупилось, и Агата оказалась без надзора. Свобода будоражила. Обидно было тратить ее на уход за больными бродягами, но она утешала себя тем, что это ненадолго. В конце концов, она обещала ам Вальду лишь немного помочь, а не провести с ним весь остаток своего пребывания в городе.

Зачем-то она снова проехала мимо того места, где вчера сожгли ведьм. Черный след от костра выглядел как зияющая яма. Как много времени нужно костям, чтобы прогореть? Она остановила Гектора и долго смотрела на то, что осталось от казненных, не в силах оторвать взгляд. Казалось, кто-то крепко держал рукой ее затылок, не позволяя отвернуться. Наконец, придя в себя, Агата пустила коня во весь опор и очутилась на пороге больницы еще до того, как зазвонили утренние колокола.

Рудольф не обманул: народ действительно собирался с ночи. По крайней мере, она обнаружила с десяток людей, что дремали на мокрой траве перед входом. Еще столько же спало внутри на ступенях, завернувшись в свои худые плащи, как летучие мыши в крылья. Она отыскала доктора в том же самом кабинете. В глубине души Агата надеялась застать его спящим и уязвимым, но он уже бодрствовал. Опрятный, застегнутый на все пуговицы, с бледным от недосыпа лицом, ам Вальд пренебрег приветствием и сразу спросил:

–Как себя чувствует ваша подруга? Та, что попала в беду.

–Ей лучше, спасибо.

Честно говоря, вчера Агата поехала в лазарет только от отчаяния. Она не стала говорить этого Урсуле, но была уверена, что ничего не выйдет. В клятве, которую дают врачи, говорится: «Я не вручу никакой женщине абортивного пессария». Агата была готова к тому, что доктор выставит ее вон, едва узнав, зачем она пришла. Но Рудольф ам Вальд и вправду был очень необычным врачом.

–Вам повезло. Старуху, что помогала другим женщинам изгнать плод, сожгли неделю назад,– негромко заметил он.

–Да, я слышала.

Она рассматривала его с интересом. Подбородок и щеки покрывала темная щетина, но сорочка была свежей, на камзоле и мягком черном берете ни пятнышка. Кто ухаживает за его одеждой? Слуг в лазарете она не заметила.

–Вы ведь нездешняя?– Рудольф сузил глаза и скрестил руки на груди.

Он разглядывал гостью открыто, и Агата не опускала головы, отвечая ему тем же. Общество постороннего мужчины ее не пугало: не раз она оставалась один на один с отцом Лукасом или Ауэрханом. Так зачем опасаться какого-то лекаря?

–Я родилась в Оффенбурге, а сейчас проживаю со своим опекуном в Шварцвальде, недалеко от Фрайбурга.

–Что вы забыли в проклятом Эльвангене? Странное место вы выбрали для путешествий.

–Мой опекун захотел купить здесь недвижимость, пока цены упали. Как только мор пройдет, он снова продаст дома, но уже дороже.

Рудольф расхохотался, показав ровные зубы:

–Даже удивительно, фройляйн, что ваша фамилия не ам Вальд. Моему отцу пришелся бы по душе такой подход.

Развивать тему он не стал, а жаль. Агате хотелось послушать, что превратило сына знаменитого профессора из Ингольштадта в обычного цирюльника. Но Рудольф отказался обсуждать семью. Вместо этого он предложил Агате поберечь платье и надеть кожаный фартук, который защитит ее от брызг крови и гноя. Продубленный передник оказался тяжелым, завязки натирали шею. Она не боялась телесных жидкостей, о чем сообщила своему компаньону,– ей уже приходилось убивать на охоте. Едва ли человеческая плоть так сильно отличается от звериной.

Очень скоро она выяснила, что ошибается. Люди на самом деле сильно отличались от животных. Ни один мертвый олень так не оглушал Агату своим зловонием, не осыпал ее бранью и не оголялся перед ней. Первая пациентка, нищенка, что пришла на осмотр аж из самого Розенберга, жаловалась на все подряд: на то, что вши едва не съедают кожу с ее головы, что все тело болит и чешется, а больше всего страдают ноги, покрытые язвами. Она явилась прямо к майским ваннам и ужасно расстроилась, узнав, что их отменили из-за морового поветрия. Рудольф позвал Рихтера и велел осмотреть бродягу на предмет бубонов, а если она чистая, сделать ей омовение. За все время разговора с ней на лице его не дрогнул ни единый мускул.

Второй явилась жена дубильщика, накануне поколоченная мужем. Рудольф удостоверился, что заплывший глаз цел, и удалил изо рта осколок зуба. Женщине-попрошайке с двумя детьми он прописал «горячую еду и отдых», пообещав, что она сможет остаться в лазарете на несколько дней. Только на пятом или шестом пациенте, когда Агата успела заскучать, он неожиданно обратился к ней с просьбой промыть и перебинтовать рану у двенадцатилетнего паренька. Тот носился с друзьями по улице, но поскользнулся и упал прямо перед груженной трупами телегой. К счастью, колесо сломало всего пару пальцев и кисть осталась целой.

Мальчишка храбрился, но Агата видела, как у него дрожит рука, а зрачки расширены от боли. Он каждый раз вздрагивал и шипел, когда она дотрагивалась до кисти мокрой губкой.

–Ты мешаешь мне,– предупредила она.

–Больно же!

–Всего лишь пара сломанных пальцев. Если я плохо промою, будет хуже. Тебя охватит жар, ты будешь мучиться много дней, руку раздует, как дохлую лягушку, а потом ты умрешь в муках.

После этого она тщательно промыла его рану и аккуратно наложила повязку, как показывал Рудольф. Агата была чрезвычайно довольна собой.

–А вы умеете утешать пациентов, фройляйн Гвиннер,– иронически заметил доктор.

–Они сюда пришли не за утешением.

Но следующим двум пациентам она оказала такой теплый прием, что те ушли, растроганные до слез. Это просто, как объяснял когда-то Ауэрхан. Если тебе нужно заставить людей думать, что ты сочувствуешь им,– спрашивай. Мало что люди так любят, как болтовню о себе. Достаточно склонить голову набок, временами цокать языком, называть человека по имени, касаться его плеча и с улыбкой заверять, что теперь-то он в надежных руках. «Доктор ам Вальд вас быстро подлатает»,– обещала Агата, подражая их манере говорить.

–М-да,– подытожил Рудольф, когда за одним из пациентов закрылась дверь.– Запугиваете вы куда лучше, чем утешаете. Неубедительно.

–Мне и не надо убеждать вас,– пожала плечами Агата.– Достаточно, чтобы верили те, кого я обхаживаю, ведь так? Вы-то их не жалеете.

Это бросалось в глаза. Рудольф тоже был совершенно равнодушен к страданиям пациентов. Он с интересом изучал сыпь и прикрывал глаза, слушая пульс, не выказывал отвращения перед гнойными язвами и без всякой брезгливости изучал нарывы на коже. Но с самими пациентами заговаривал редко и лишь для того, чтобы расспросить, как они заболели. Он любил людей, поняла Агата, но так, как Урсула когда-то любила новые отрезы ткани и россыпь жемчужных пуговиц или как алхимик любит меркурий и мышьяк, потому что видит в них будущее золото. Рудольфу нравились люди, потому что он знал, как их починить или хотя бы сделать так, чтобы они прослужили чуть дольше.