Царь вел себя вполне прилично: исполняя обычай предков,съездил в Троицкую лавру и там провел несколько дней в говении, как следовалопред совершением важного священного дела. Затем во дворец к внукам приехалацарица-бабка, Евдокия Федоровна, урожденная Лопухина, ныне – инокиня Елена,извлеченная из своего сурового заточения в Шлиссельбурге, куда она была переведенаиз Ладожского монастыря. Теперь эта несчастная страдалица, внук которой достигпрестола, жила в почете и холе, сохраняя, впрочем, все монастырские привычки.Предметы беседы бабушки с внуками остались никому не ведомы… впрочем, князьФедор узнал о них довольно скоро.

Московская лень начинала сказываться и на нем: во дворце всеукладывались спать чуть ли не с заходом солнца. Князь Федор не больно-товозражал: ведь сны его с похвальным постоянством посещала юная супруга. Однаконынче князь Федор засиделся допоздна: он с секретной дипломатической оказиейполучил письмо из Франции. Писал его друг, покровитель и наставник надипломатическом поприще, Иван Татищев, от которого князь Федор с тех пор, какприехал в Россию, не получил ни одной весточки да и, сказать по правде, начистозабыл и о его существовании, и о своих парижских тайных занятиях, всецелопоглощенный любовью.

Однако письмо Татищева он читал с интересом, особенно тестроки, где приятель живописал свои задумки «направлять на житье в Англию,Германию, Францию людей русских и России преданных, однако принявших на себяличину иноземную, пользуясь которой секретно собирались бы ими сведения, благуОтечества нашего потребные, секрет оного государства составляющие».

«Вот это дело, – с удовольствием подумал князь Федор, – вотбы мне такое!» Что-то вспыхнуло в его душе, да и погасло, потому что любовьистинно заперла его сердце для всех иных забот.

Сжег письмо Татищева, чтоб не попалось чужому глазу, ужехотел кликнуть Савку помочь раздеться, как вдруг в дверь поскреблись – и напороге появился брат Иван, с одного взгляда на которого князь Федор понял:молодой Долгоруков уже изрядно пьян. Впрочем, связности речей и твердостипоходки Иван не терял ни при каких обстоятельствах, а потому, деревяннопромаршировав к брату, он изрек воодушевленно:

– Собирайся немедля, Федька! Царь кличет!

– А дядюшки? – спросил Федор с некоторой долейнерешительности, уже и не мысля себя без их неусыпного пригляду.

– Спят твои мамки-няньки! – отмахнулся Иван. – Ты волен какветер! А что? Неужто соскучился?

– Соскучишься тут! – буркнул князь Федор, поправляя передзеркалом новый шейный платок. – Они же мне шагу ступить не давали!

Иван так и закатился смехом.

– Ты их прости! – наконец выговорил он. – И цени! Этозначит, что очень высоко они тебя ставят, ну очень! Ведь они в тебя вцепились,чтоб от царя отгородить. Чтоб не дать тебе – ни-ни! – он пьяно покачал пальцем,– с ним свидеться. Ревнуют! – шепнул Иван заговорщически.

– Кого? – не понял князь Федор.

– Тебя. То есть меня. Нет, его! – запутался было Иван исердито плюнул: – Все равно кого. Никого они к царю, кроме меня, подпускать нежелают!

Федор все еще глядел недоумевающе.

– Вот те крест! Знаешь молодого Бутурлина? Ну видный такой,чернявый? Так вот: ты его в путешествии встречал?

Князь Федор покачал головою.

– Нет, разумеется. А почему? – хитро спросил Иван и тут жеответил: – Да потому, брат ты мой, что накануне отъезда, когда молодой Бутурлинвышел прогуляться, на него напал какой-то тать и почем зря накостылял по шее, авдобавок нос сломал! Ну куды ему со сломанным носом на коронацию? Никак нельзя,верно?

Князь Федор кивнул, что вызвало у Ваньки приступ пьяноговосторга.

– Понимаешь! Все ты понимаешь! Но никто, кроме меня, даотца, да дядьки Василия, не знает, за что Бутурлину досталось… – Он примолк, нодолго играть свою таинственную роль оказался не в силах: – Да за то, что слухпрошел по двору – заметь, только слух! – вот молодой Бутурлин оттеснит молодогоДолгорукова, станет на его месте фаворитом государя. Ну, правда, при посредствеэтого старого дурака, фельдмаршала Голицына, государь несколько сошелся с егозятем, однако же чтоб меня заменить… ну уж нет! – Ванька самодовольнорасхохотался.

– Ты хочешь сказать, что дядюшки видят во мне твоегосоперника? – спросил князь Федор с искренним изумлением.

– У, ты какой догадливый! – насупился Иван. – Да, представьсебе! Они ж на воду дуют, а царь к тебе благосклонен.

– Ну очень благосклонен! – от души развеселился Федор. –Загнал, куда Макар телят не гонял!

– Ну, загнал, – согласился Иван. – Так ведь и вернул! Вернулже! Подумаешь – месяц, два. Сам виноват, что сидел там до декабря. А он с техпор все время талдычит про ту корриду, и, ей-богу, такое впечатление, будто вего жизни отродясь ничего интереснее не было.

Нотки ревности отчетливо прозвучали в Ванькином голосе, икнязь Федор уставился на него во все глаза.

Неужто правда? Неужто царь и впрямь к нему благоволит? Всамом деле? Похоже на правду, иначе дядюшки не хлопотали бы над ним, будтоклуши. Но если так… Это ведь замечательно! Если ему удастся завладетьблагосклонным вниманием Петра хотя бы ненадолго, хотя бы на день, на час… он-тознает, на что обратить это высокое внимание!

Однако тихо, тихо. Ни в коем случае нельзя показать Иванусвою радость. Что-то уж больно пристально он уставился на князя Федора своиминебесно-голубыми и не такими уж пьяными глазами.

– Да брось ты, Ванька! – постарался смутиться Федор. – Гдемне с тобой тягаться! Подумаешь, коррида. Было, да прошло. Вот уж ни наминуточку не сомневаюсь, что ты такую новую забаву для государя измыслил, чторядом с этим все померкнет.

Ванька прижмурился, как сытый кот, и медленно, тягучеулыбнулся.

– Да уж, приду-умал… – промурлыкал он, и князь Федор не могне расхохотаться: ну разве можно представить, что кому бы то ни было, мужчине,женщине ли, захочется поменять этого добра молодца на кого-то другого? Однаковоспользоваться даже малой малостью не мешает.

– Ну ладно, фаворит! – Князь Федор хлопнул брата по кругломуплечу. – Пошли, коли так.

И они пошли.

* * *