Она прошла мимо влипшего в стену князя, верно, не заметивего, и, остановившись у двери, зашарила по ней, слабо толкнулась…

Князь Федор враз вышел из оцепенения. Да ведь ночная гостьяноровит войти в ту самую комнатушку, где предается запретным ласкам… кто? Втом-то и дело!

Как же быть? Как остановить ее?

Женщина сильно толкнула дверь. В тот же миг князь прыгнулвперед, схватил незнакомку за руку. Она замерла, качнулась – и рухнула на князяФедора так внезапно, что он едва успел подхватить ее, но не устоял на ногах – иоба они с шумом ввалились в приотворившуюся дверь.

Ванька Долгоруков громко выругался. Из вороха одеял иподушек выросла темная всклокоченная голова царя, а рядом с ним – другая,женская. В слабом мерцании свечи князь Федор увидел толстощекое лицо, яркиеиспуганные глаза, вспухший от поцелуев рот… и этот рот вдруг писклявовыкрикнул:

– Боженька милостивенький! Да это ж боярышня!

Проворно оттолкнув любовника, распутница выскочила изпостели, одернула задравшуюся рубашонку и опрометью кинулась к князю Федору,который стоял столбом, придерживая незнакомку, тяжело, бесчувственно висевшую вего руках.

Иван в ужасе воззрился на брата:

– Где ты ее взял?

Тот пожал плечами, но при этом движении тело девушки началововсе сползать на пол, и он перехватил руки. Голова ее улеглась на его плечо,рубаха на груди разошлась, и князь Федор в порыве невольной деликатностиприкрыл ее полой своего полушубка, чтобы скрыть от жадных Ванькиных глаз.

Петр, неуклюже путаясь слишком длинными руками и ногами водеяле, кое-как слез с постели и тоже подошел, вытаращился на девушку ещехмельными от неудовлетворенной похоти глазами.

– Штаны надел бы, ваше величество! – буркнул Иван и,отвернувшись от засуетившегося государя, грозно надвинулся на хозяйкукомнатушки:

– Быстро говори, Аниська: кто это? Почему здесь? Шпионила занами? Пришла на царя поглазеть? Ты ей разболтала?!

– Да ты в уме? – ни чуточки не испугалась, только безмерноудивилась та. – Что ж мне, жить надоело – о таком-то болтать?! Да и пятьдесяттысяч рублей, что мне посулили, на дороге не валяются. Да за такие деньги ясама себе язык отъем!

– Уж точно! – усмехнулся Иван, смягчаясь.

«Пятьдесят тысяч рублей! – так и ахнул князь Федор. – Щедргосударь всея Руси, ну щедр!..»

– А эту… – небрежно махнула Аниська. – Об этой незаботьтесь. Это боярышня наша – ночеходка. Ну, бродит во сне, слыхали протаких? Порченая, одно слово. Господин-то наш лекарей иноземных важивал, важивал– никакого проку. Говорят: замуж выйдет, тогда, может, исцелится, а пока девка– будет шастать. У нас уж все привыкли к ней. Беда раньше была: со свечойходила. Два раза чуть пожаров не наделала! А теперь нянька следит, лучинки,свечки все на ночь прячет.

– Где ж та нянька, которая за ней следит? – сердито спросилуже застегнувшийся и даже пригладивший волосы Петр.

– Сейчас увидишь! – раздался мужской голос, и царь,Долгоруковы и Аниська, враз оборотясь, узрели в распахнутых дверях дванаправленных на них фузейных дула.

– Барин! – выдохнула Аниська чуть слышно и вдруг исчезла. Несразу догадался ошеломленный Федор, что проворная бабенка стремительно рухнулавошедшему в ноги и теперь истово лобызала его валенки, воздев кверху сдобныйзад, туго обтянутый рубахою. – Барин! Батюшка! Умилостивись! Я ни в чем неповинная! Высокие господа сами заявились, по огороду прокрались, дверку снесли…я спала, безвинная, безумышленная…

– Полно врать! – рыкнул на Аниську незнакомец. Видно егопо-прежнему не было, однако, судя по голосу, был богатырь не маленький, да и чтобывраз обе фузеи удержать, силушка требовалась особенная.

– Безвинная, глядите! Цветик полевой, нетронутый! Что ж, япервый день тебя знаю? По очереди али все вместе они, – дула угрожающе описаликруг, указывая на мужчин, – твою перинку взбивали? Делвь утлая, сосудскудельный [53], гноище всеобщее! И что это вы замыслили, дерзобесные?! Дочкумою единственную во грех вовлечь? Насилкою взять, да на той же постелиизгнусить, где непотребную Аниську валяли? Да, вовремя, знать, пробудился янынче ночью! Вот, думаю, ноет ретивое – что да почему? Как там, думаю, Анна –спит ли, мирячит [54] ли? Вдруг – чу! Голоса! И вот… что вижу, что вижу я! Ну,господа хорошие, наступил ваш смертный час!

Голос угрожающе возвысился, и князь Федор понял, что надонемедля открыть их инкогнито, не то прямо вот сейчас будет содеянонепоправимое! Но Иван, верно, подумавший о том же, опередил его.

– Экой ты скорый, боярин Илья Алексеич! – проговорил он такспокойно-насмешливо, как будто бы не под прицелом стоял, а сам держал незнакомцана мушке. – Аль бельмы с вечера залил, что ничто не разбираешь? Не темно литут, впрочем? Аниська, засвети-ка еще свечей.

Аниська, сызнова чмокнув барскую обувку, на коленях поползлапо затоптанному полу; кое-как, роняя свечки и причитывая, засветила дрожащиеогоньки.

Сумрак в комнате несколько рассеялся, лица присутствующихсделались видны, и Федор отчетливо расслышал, как хозяин дома трижды громко,трудно сглотнул, словно подавившись: верно, узнал своих ночных гостей!

– Вот так-то, господин ласковый! – с укором промолвил Иван,уже вполне обретший душевное равновесие и перешедший к наилучшей оборонительнойтактике: наступлению. – Тут не лаяться надобно, а в ножки падать и прощенья угосударя просить за твои словеса дерзновенные!

Дула дрогнули.

– Да я бы… да мы бы… – прорыдал перепуганный хозяин. – Мы быв ножки – с нашим удовольствием, дак ведь ружьишки-то… ружьишки-то куда?

– А ружьишки я подержу, так и быть, – утешил Иван, храбровынимая из оцепеневших рук одну и другую фузейки и отступая в сторону, чтобы вкомнатку мог ввалиться огромный детина (голос и впрямь был по стати!) и прямо спорога, по-старинному, кувыркнулся на колени пред Петром, который уже вполнеоправился от страха и стоял, как петушок, – несколько поизмятый и потрепанный,однако по обычаю гоношась.