– Я слышал, государь, на завтрашние торжества съехалосьмножество именитых гостей? – осторожно спросил князь. – Будто бы из самойФранции, Голштинии, Пруссии и Нидерландов прибыли посольства вас приветствовать?

– Вроде да, – рассеянно отозвался Петр. – Беда, англичанеоплошали – шторм задержал. Верно, опоздают.

– Ну и ехали бы не морем, а по суше! – фыркнула Елисавет,обиженная, что очаровательный князь, провозгласивший такой блестящий спич вчесть ее рыжих волос, тут же словно бы забыл о ней и даже не взглянет в еесторону.

Наступило мгновенное замешательство, пока царь и обаДолгоруковы переваривали ее предложение. Затем вежливый Федор улыбнулся, сочтясие за шутку, а Петр расхохотался:

– Да как же можно, mein reizend tante? [52] По суше – отострова? Я бы понял, покройся льдами окружные моря, однако же Гольфстрим…

– Какого еще острова? – запальчиво перебила Елисавет. – Вы очем говорите?

– Да об Англии, – бросился на выручку своего подопечного,несколько опешившего при виде теткина гнева, верный Иван Долгоруков. – Никакнельзя от ейных берегов верхом проскакать!

– Нет, отчего же, можно, – галантно сообщил князь Федор. – Втом случае, если конь и всадник будут находиться на борту судна, везущего ихчерез Па-де-Кале…

Он не договорил. Елисавет, вскипев с той внезапностью, кояотличала всех Петровых потомков, вскочила с табурета, пнула его и, окинувсобравшихся уничтожающим взором, ринулась прочь, бормоча под нос – достаточно,впрочем, громко, чтобы быть услышанной:

– Англия – остров?! В жизни не слыхивала этакой чепухи! Иноги моей здесь больше не будет, в этом вертепе, ноги моей!..

Сначала Елисавет неслась к двери на всех парусах своих юбок,но постепенно поступь ее замедлялась, как если бы прекрасная дама давалавозможность желающим остановить ее. Однако таковых не оказалось. Петр, правда,дернулся было вослед, да Иван успел поймать царя за полу – и тот сел,одумавшись, так что возмущенная Елисавет совсем скоро растворилась в клубахтабачного дыма, и громко хлопнувшая дверь возвестила об ее уходе.

– Ох, обидится… – пробормотал Петр с долей испуга, поводясвоими круглыми черными глазами с одного Долгорукова на другого. – Это ужнадолго!

– Да ну, большое дело! – пренебрежительно отозвался Иван. –Милые, знаешь, бранятся… Да и что за беда, Петр Алексеич, батюшка? Ну, сочинишьзавтра оду к ее милости, мол, стрелы очей твоих, прекрасная Елисавет, пронзилигрудь мою навылет… – уговаривал он с фамильярностью признанного любимчика. –Сам знаешь, сейчас даже лучше, что она улепетнула. Ведь при ней-то… при ней-токак бы мы исхитрились уйти?

– Твоя правда, – согласился Петр, возбужденно сгибая иразгибая оловянную ложку.

Князь Федор давно заметил, что царь изрядно нервничает. Он ипрежде-то был неусидчив, не мог долго оставаться на одном месте, приличномолчать, даже за пиршественным столом не в силах был сидеть спокойно долеедесяти минут: норовил вскочить, уйти, вернуться, захохотать в голос, начать скем-нибудь задираться… Теперь же его просто-таки корежило от нетерпения, ипоследние слова Ивана подсказали князю Федору, в чем дело: царь желал ночьюудалиться из дворца. Зачем?

Он тут же получил ответ на свой вопрос.

– Ох, эта скучнейшая Москва! – пожаловался царь. – Никаких,ну никаких развлечений для мужчин! В Петербурге, во дворце, у меня былаособенная комнатка, совмещенная с бильярдной, куда Иван приводил иногда… ну, тыпонимаешь, князь. Я мог, когда хотел, душу отвести, а тут иди, понимаешь, вночь, в метель за какой-то продажной бабой!

Князь Федор едва не рухнул со своего табурета.

Господи боже ты мой!.. А он-то опасался отыскать в государеследы прежней привязанности к его бывшей невесте! Он-то смирял ревнивыепомыслы! Так вот к чему привела ранняя Петрова чувственность, так умело истарательно пробужденная в нем Елисавет, Иваном и всем его окружением! Неосмеливаясь уложить в постель свою царственную tante, в которую был нешуточновлюблен, государь вздыхает по ней и сочиняет в ее честь плохие стихи, а когданаступает ночь, убегает в компании с Иваном Долгоруковым к удовольствиям болеедоступным, которые заставляют его желать буйная натура и полное отсутствиестыда!

А князь Федор от стыда едва не сгорел. Не за юного царя, нет– Петр для него никогда не воплощал в себе образ правителя великой державы.Нестерпимо, до боли сердечной, было обидно князю Федору за эту державу, заРоссию, на которую, он ясно видел это, снова наплывают темные тучи безвластия,равнодушия случайных правителей к судьбам подданных своих. За свою странуболела его душа – и за свою жену, которая лишь по трагической случайностиизбежала участи быть отданной во власть распутному мальчишке!

Странным образом эта боль успокоила угрызения совести,которые подспудно грызли его постоянно; он смог овладеть собой – и уже вполнебыл сдержан и бодр, когда Петр, обуреваемый похотью, вскочил с табурета иринулся к дверям, призывая:

– Иван, пошли, ну, пошли скорее! Князь Федор, ты с нами!

Они стремительно вышли, а пьяная компания, оставшаясяпродолжать застолье, даже и не заметила, что царя больше нет.

Они вышли из Кремля чуть ли не подземными ходами, и уж начто князь Федор был не робкого десятка, но чьи-то холодные пальцы то и делоопускались ему за ворот, когда вдруг из коридора доносились до них невнятныешорохи, или бархатная пробежка на мягких лапках, или шуршанье липких крыл иписк у самого лица, а то вдруг вспыхивали в кромешной тьме желто-зеленые,прищуренные, что два лезвия, чьи-то глаза… кошачьи? дьяволовы? Оставалось лишьперекреститься и, положась на судьбу, идти дальше.

Петр и Иван летели рядом с ним бесшумно и стремительно,словно две огромные летучие мыши, увлекая князя Федора своим жутким, исполненнымнеприкрытой похоти движением, и он вздохнул свободно, когда наконец звездная,морозная ночь глянула им в лицо.