Мне его «Всё…» до сих пор снится… Детей стережём днём и ночью, обрез купил…

— В карты не мог проиграть?

Волош оскорбился.

— Не урод какой-нибудь… чтоб родное дитя! Пятеро их у него, а всё ж ни один не лишний.

— Но куда-то же дел?

Волош мелко затряс лысой головой.

— Не. Не увлекался Коста картами. Мы рыбалили, выпивали… А со мной что будет?

Раков они вдвоём сбывали, янтарщики второму не простили бы. Целый месяц прошёл. Значит, артель отпадает.

— Подпиши тут и проваливай, — сказал Тигрец, шурша бумагами.

— А вы… — испуганно начал Волош.

— Янтарщикам не сдадим. Но будешь должен следствию. Обратимся — поможешь. И поглядывай по сторонам. Если что заметишь, дай знать.

— Как на крючке… Договориться бы, начальник? Скоко помогать — два, три месяца? Скоко?

Тигрец усмехнулся.

— Ну, ты наглый. Волош! Не я у артельщиков раков тырил. Тебе теперь с этим жить.

— Я тебе скажу, начальник, как я живу… я тебе скажу… У Косты осталось четверо, и моих трое… Семеро, значит. Все вповалку спят у меня на полу, а я по ночам сижу над ними с обрезом, пока вы тут ловите…

— Тебе зачтётся, — сказал Тигрец.

3

Дом был старый, бесформенный, обшитый дранкой, с глухим забором и запущенным палисадником, где царствовали крапива и дикий плющ. Окна на втором этаже были заколочены фанерой. Возле дома с криками толпились ребятишки, кого-то подсаживали на забор, двое карапузов сидели на плечах подростков. Когда подъехала полицейская машина, все расступились.

Тигрец со своим молодым подчинённым по имени Пряж вылезли из машины. На калитке висело написанное от руки объявление:

ПРОСИМ НЕ СТУЧАТЬСЯ И НЕ ШУМЕТЬ.

ВСТРЕЧА С КУРАЖОМ СОСТОИТСЯ В ВЫХОДНОЙ, В ПОЛДЕНЬ.

— Ты вот что, Пряж, — сказал Тигрец, когда, вняв их уговорам, ребятня разбежалась. — Чтобы нам время сэкономить, поезжай, поговори с ребятами, которые дежурили в ночь похищения. Про Бабара обязательно поспрашивай — что за человек, сколько служит и прочее. Давай, чеши ногами.

— Бабара допросить?

— Пока не поговорю с Комаром, не надо.

— Господин начальник, а можно мне к нему, к Комару?

— Зачем?

— Очень хочу на собаку посмотреть…

— Потом, Пряж. При случае. Встречаемся в отделении.

На стук вышла мать Антея: невысокая, в домашнем платье, с приятным лицом, тёмные волосы повязаны алой лентой. Когда Тигрец представился, она пригласила:

— Проходите.

— Не устаёте от любопытных глаз?

— Сначала нас поселили в маленьком домике, дети целыми днями висели на заборе,

кричали. Потом подобрали этот, тут спокойнее. Двор огорожен, с двух сторон корпуса бывшей фабрики, а справа соседский кирпичный забор. Сюда, на минутку, если можно… — Она завела его на идеально чистую кухню. — Господин Белые Усы…

— Тигрец, пожалуйста.

— Хорошо. Я Нита. Знаете, Антей так загорелся, когда к нему обратились, обрадовался, что может сделать что-то полезное. А я согласилась скрепя сердце. Я понимаю, люди должны объединяться в борьбе со злом… отказ помочь следствию стал бы крайним проявлением эгоизма… но вам же известно, что мой сын не такой, как все?

— Вы оформили опекунство?

— Нет. Я хочу, чтобы он учился принимать решения. Если ребёнка ограничивать и только им руководить, всё пропало, он никогда не станет личностью… перестанет развиваться, не научится уважать себя. Я и имя ему подсмотрела у Сказителя — в мифологии одного народа был герой-великан Антей… Не хотелось, чтобы сын чувствовал себя комариком… Смешно, да? — спросила Нита, хотя Тигрец даже не улыбнулся.

— Нет.

— Когда за Антеем приехали после нового похищения, я всю ночь не спала, ждала его. Утром он вернулся, сказал, что связан служебной тайной и не имеет права её разглашать. — Она смотрела на Тигреца сухими блестящими глазами. Её сдержанность в выражении эмоций вызывала уважение. — Понимаете, из-за своих особенностей он почти ничего не боялся. Чувство страха у него как будто полностью атрофировано. А сейчас он не просто взбудоражен — он напуган. И я в смятении. Вдруг это тот случай, который требует моего вмешательства? Я боюсь потерять своего мальчика…

Тигрец закашлялся так, что чуть всё не разорвалось внутри.

— Извините…

— Я фельдшер, могу послушать легкие.

— Не надо, спасибо. Нита… Не стану врать, что опасности нет. Но мы постараемся оградить вашего парня, сведём риск к минимуму. Если решите вмешаться, скажите, когда я буду уходить. Мы поймём. А пока я хотел бы поговорить с ним о той ночи, желательно, наедине. Можно?

— Конечно. Хочу вас попросить… Антей довольно развит, хотя это не сразу разглядишь. Когда он не в дурашливом настроении, то может рассуждать и мыслить здраво. Просто со своими расслабляется. Пожалуйста, будьте к нему снисходительны.

— Не беспокойтесь, я всё понимаю. Я слышал, Антей охотился с собакой?

— Что вы! Не охотился — обучал Куража брать след. Это разные вещи. Ни одна лиса на него не в обиде. Но о собаках он знает всё! Когда-то мы с ним ездили на сборы собачников.

— Далеко?

— Очень далеко, в Дымницу. Антей привозил оттуда всякие современные штучки для владельцев собак. Но потом Кураж начал дряхлеть и поездки потеряли смысл. Мы скучаем по тому времени. Пойдёмте, Антей на заднем дворе, играет с Куражом.

Они вышли под низкий навес, огибающий дом. На стене дома висели древние пучки трав, покрытые пылью. Под ногами поскрипывали свежевымытые крашеные половицы.

— Никогда не видел собак близко, — услышав впереди заливистый лай, признался Тигрец.

Нита слабо улыбнулась.

— В городе кошек это не самая неожиданная новость. Он славный.

В потоке солнечного света навстречу им метнулся крупный зверь, покрытый рыжеватой шерстью с чёрными подпалинами. Уши тоже были чёрными.

— Свои, Куражик! — ласковым голосом предупредила Нита, но пёс с оглушительным лаем принялся прыгать на грудь Тигрецу. Ошалевший Тигрец чертыхался и пятился. — Не бойтесь, он хочет познакомиться. — Она схватила пса за ошейник и развернула к выходу. — Вот так… Вперёд, Кураж!

Посреди дворика, обсаженного старыми липами и залитого солнцем, стоял худенький паренёк.

— Пёс! Пёс! Пёс! — закричал он, когда они вышли из-под навеса.

— А лапу? А ещё?! — сидя на корточках, в полном восторге повторяет Тигрец.

Ему в двадцатый раз приносят палку, мячик, дают лапу, облизывают лицо, разрешают обнимать, чесать за ухом и трогать влажный нос, который кажется неожиданно большим после кошачьего. В отделении его, наверное, заждались, но всё забыто, душа у Тигреца поёт, и счастье столь всепоглощающе, что даже простуда на время побеждена.

На кирпичном заборе, на ветвях деревьев, растущих за забором, сидят кошки. Серые, рыжие, бурые.

— Приходят на Куража посмотреть. Какая-нибудь задрыхнет и — бух, свалилась во двор! — смеётся Антей. — Он их не трогает. Ложится и ждёт, пока