В последующие месяцы Хемингуэй повторял это неоднократно, говоря в письмах Ланхему, что по-прежнему не верит ни во что, кроме борьбы за свою страну, когда она трубит сбор. Позднее писатель обобщил все это для Ланхема в нескольких словах так: он, Эрнест Хемингуэй, никогда не был «гребаным предателем».

Представление в Вашингтоне на этом не завершилось. Бентли и еще один бывший коммунист и шпион, редактор Time Уиттакер Чемберс, продолжали указывать пальцем на американцев, которые шпионили на Советы, а названные ими люди давали отпор, жестко отвергая предъявляемые обвинения, которые ломали их карьеру и даже жизнь. Помощник министра Гарри Декстер Уайт, с которым Хемингуэй когда-то встречался в министерстве финансов и который играл определенную роль во время поездки писателя в Китай в 1941 г., предстал перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности 13 августа 1948 г. По его словам, он «никогда не был коммунистом и даже не помышлял о том, чтобы им стать», а его жизненные принципы «не позволяли [ему] совершать что-либо неблагонамеренное…». Как и Лоусон, он ссылался на конституцию и Билль о правах. Его кредо было «чисто американским»:

Через три дня Уайт скончался от сердечного приступа. Документы, всплывшие после его смерти, неопровержимо указывали на то, что Уайт не только передавал НКВД государственные секреты Америки, но и пытался представлять советские интересы наряду с американскими, когда работал над основами послевоенной финансовой системы. Он был одновременно и активным шпионом, и агентом влияния. Его защита строилась на преуменьшении сталинских преступлений и разглагольствовании о том, что будущее за сотрудничеством Советского Союза и Соединенных Штатов. Он мог бы также добавить, что не принимал руководящих указаний от советских спецслужб (ну или не очень-то принимал) и что сотрудничал с ними на своих условиях.

Осенью 1948 г. Хемингуэй рассказал Ланхему еще кое-что о своей связи с советскими спецслужбами. Он дал понять 24 ноября, что теперь находится в опасности из-за кое-каких «эпизодических заданий», которые выполнял ради Республики во время гражданской войны в Испании. «За любое из них могут вздернуть сейчас, но, выполняя их, я никогда не предавал своей страны…» Писатель намекал, что некоторые из этих «эпизодических заданий» выполнялись в интересах Советов, а не только Республики: «Я ведь всегда честно рассказывал тебе о всех своих контактах с русскими и прочими». Он повторял, что никогда не был предателем, добавляя, что знает, «где предательство, а где нет». Недавнее прошлое показало, что «инквизиторы», как он называл их (надо полагать, ФБР, в рядах которого находились католики, симпатизировавшие Франко, и Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, которая следовала примеру ФБР), вряд ли поймут, почему писатель решил бороться с фашизмом на свой лад. Они неспособны заглянуть поглубже и осознать, что по большому счету он был благонадежным американцем «с чистыми помыслами и преданным сердцем». По этой причине ему нужно быть осторожным.

Через два дня Хемингуэй вновь написал Ланхему, на этот раз о расследовании в отношении благонадежности одного из хороших друзей, и высказал мнение, что в эти дни «любому, кто много знает, не помешает быть осторожным». А несколько недель спустя он еще усилил эту мысль, сказав Ланхему, что не хочет писать о некоторых вещах, поскольку у него нет «никакого доверия ни к почте, ни к телефону, ни к радиограммам».

Говорил ли Хемингуэй Ланхему всю правду в своих письмах? Мог ли генерал поймать писателя на слове? Ответ «Да, в известной мере» слишком туманный. В Испании, как и во Франции в 1944 г., Хемингуэй вполне мог обходить некоторые правила и играть более активную роль, чем простой иностранный корреспондент, но все, что он совершал, было во имя благого дела, т. е. антифашизма и получения того, что на его языке называлось «настоящими разведывательными данными». При этом он никогда не проявлял неблагонадежности по отношению к собственной стране. Это была правда, даже несмотря на то, что политические взгляды подводили его к опасной грани. Всегда есть вещи, которые писатель не хочет говорить своим читателям, и в этом нет ничего зазорного.

Хемингуэй опустил жизненно важный факт — то, что он встречался с представителями советских спецслужб не только для выуживания полезной информации. Это было связано не только с Испанией, а может даже, по большей части и вовсе не с ней. Зимой 1940–1941 гг., после окончания гражданской войны в Испании, он согласился тесно сотрудничать с НКВД в борьбе против фашизма и тайно встречался с советскими шпионами во время Второй мировой войны. То, что он не собирался предавать собственную страну, ничего не значило. Его связь с НКВД невозможно было оправдать, особенно в глазах Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности или ФБР — организации, которая имела на него зуб не только из-за политических взглядов, но и из-за оскорблений ее агентов в Гаване в 1942 и 1943 гг.

В результате писателя тяготило бремя двух видов — внутреннее и внешнее. О внешнем бремени, скороспелом антифашизме, Хемингуэй мог рассказать Ланхему и одному-двум друзьям. А вот внутреннее бремя его связи с НКВД было тем, о чем знали только он сам и советские спецслужбы. Он не мог поведать об этом никому. В довершение всего Хемингуэя беспокоила возможность появления какого-нибудь предателя, еще одного Гузенко или Бентли, который знает его секрет и может поделиться им с ФБР или Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Писатель не без оснований допускал, что бюро прослушивает его телефон и перехватывает его письма и что в один прекрасный день он может оказаться в зале перед членами комиссии. Он представлял, как отбивается от них, подобно Джону Лоусону и «Голливудской десятке», и оскорбляет конгресс, после чего работа в собственной стране становится для него невозможной.

К концу десятилетия стало ясно, что победа во Второй мировой войне так и не принесла мира. В августе 1949 г. Советский Союз провел испытание своей первой атомной бомбы и лишил Америку монополии на супероружие. Несколько месяцев спустя власть на материковом Китае перешла в руки коммунистов. Место у руля заняли Мао и Чжоу, а Чану пришлось довольствоваться властью на острове Тайвань. В 1950 г. сталинистская Северная Корея вторглась в некоммунистическую Южную Корею, начав войну, которая продолжалась до 1953 г. Борьба с красной угрозой в Америке усилилась, когда сенатор Джозеф Маккарти от штата Висконсин развернул охоту на ведьм, на фоне которой деятельность Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности казалась осторожной и профессиональной.

Маккарти, казалось, бросался обвинениями, когда ему хотелось, и мало заботился об их подкреплении убедительными фактами, лишь бы его имя не исчезало из заголовков. Самые сенсационные обвинения сенатор начал выдвигать в 1950 г. и продолжал проводить расследования и слушания до конца 1954 г. В марте 1950 г. он заявил, что «по официальным донесениям разведки» Густаво Дуран, одно время близкий друг Хемингуэя, был «оголтелым коммунистом». Это вынудило Дурана нанять адвокатов и на протяжении нескольких месяцев отстаивать свои действия до, во время и после гражданской войны в Испании. Общие друзья вроде посла Спрюилла Брейдена защищали Дурана под присягой, а процесс освещала газета The Times. Хотя его реакция осталась неизвестной, живо интересовавшийся новостями Хемингуэй наверняка следил за злоключениями Дурана.