Следующие слушания, состоявшиеся в октябре 1947 г., привлекли значительно больше внимания, чем в случае Эйслера. Начиналось «самое горячее шоу в городе», участие в котором принимали уже режиссеры, кинозвезды и сценаристы, а не злополучный композитор. Разбирательство против них вытеснило мировые события с первых страниц всех крупных американских газет.

К тому моменту, когда председатель в зале объявил об открытии заседания в первый день слушаний, все места были заняты, и многим зрителям пришлось стоять в проходах. Для съемки кинохроники (в зале стояли восемь или девять кинокамер) включили яркий свет — настолько яркий, что некоторым операторам и даже свидетелям пришлось надеть солнечные очки. Фейерверк выступлений начался, когда сценаристы стали объяснять, почему они позволили коммунистам оказывать влияние на содержание кинофильмов в Америке. Основная группа получила известность как «Голливудская десятка», в ней все были либо действительными, либо бывшими коммунистами, включая Альву Бесси и Ринга Ларднера-младшего, знакомых Хемингуэя. Хемингуэй и Бесси познакомились на полях сражений в Испании, где писатель встречался также и с сыном Ларднера Джимом, который погиб в бою и о котором Хемингуэй трогательно отозвался в последнем слове.

Выступление «Десятки» освещалось намного шире, чем сами обвинения в подрывной деятельности. По указанию КП США ее участники устроили собственный политический спектакль. Их трактовка была такой же убедительной, как и у комиссии, и не менее лукавой. Джон Хоуард Лоусон — еще один знакомый Хемингуэя — оказался самым красноречивым. Этот низкорослый и энергичный человек с карими глазами и «большим крючковатым носом» имел «собственное радикальное мнение по любому вопросу, существовавшему под солнцем». Кому-то он запомнился своей страстностью и талантом, но для большинства членов партии это был догматический сталинист и лишенный чувства юмора проводник коммунистической дисциплины.

Лоусон наносил ответные удары с места свидетеля, ссылаясь на конституцию:

Когда председатель приказал «убрать этого человека», охрана выпроводила Лоусона с трибуны. Кое-кто из присутствовавших засвистел, остальные зааплодировали.

В конечном итоге один продюсер, один режиссер и восемь сценаристов отказались отвечать на вопросы об их членстве в Коммунистической партии. За это их обвинили в неуважении к конгрессу подавляющим числом голосов (346 против 17) в палате представителей. Хотя многие представители республиканцев и демократов не одобряли травлю свидетелей со стороны комиссии, мало кто был готов терпеть такое представление, которое устроил Лоусон со своими тОВАРИЩами. Как результат, «Десятку» приговорили к штрафу и тюремному заключению на один год. Когда они вышли из тюрьмы, их имена внесли в так называемый черный список, который появился в ноябре 1947 г. как заявление о том, что главы студий не примут членов «Десятки» на работу, если те не отрекутся от коммунизма.

Хемингуэй очень внимательно следил за послевоенной политикой, поскольку понимал, что она означает для него. В усадьбе Finca Vigía столы были завалены газетами и журналами. В библиотеке было полно книг, посвященных разным странам и военным вопросам. Особенно писателя интересовала тема советского шпионажа и ФБР. В тот год он подбирал материалы и размышлял над событиями, которые произошли между выступлением Трумэна в конгрессе в марте и осенними слушаниями Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Все это ему очень не нравилось. В письме Ланхему — собеседнику по переписке, перед которым он больше всего раскрывал свои взгляды на войну и политику, — Хемингуэй критиковал доктрину Трумэна, особенно идею о том, что Соединенные Штаты должны заместить его старого врага, Британскую империю, поскольку та теперь была не в состоянии отстаивать свою традиционную сферу влияния.

Президентская программа лояльности нравилась Хемингуэю еще меньше, чем внешняя политика. Писатель лишь отчасти насмешливо говорил Ланхему, что эта программа ставит его, Хемингуэя, под удар как «скороспелого антифашиста». Теперь, предсказывал Хемингуэй, «в ходе нынешней охоты на ведьм», у скороспелых антифашистов одна дорога — в «концентрационные лагеря». Продолжая в том же духе, он говорил Ланхему, что, если их дружба окажется когда-нибудь компрометирующим фактом, генерал «имеет полное право отречься» от писателя. (Ланхем все-таки продолжал находиться на действительной военной службе. Его политические взгляды были в целом совершенно обычными; он имел, пожалуй, более широкий кругозор по сравнению с некоторыми собратьями-офицерами, но в общем находился намного ближе к центру, чем его лучший друг. В 1948 г. он сказал Хемингуэю, что обычно отдает предпочтение демократам, а не республиканцам, но имеет невысокое мнение об Уоллесе.) По язвительному замечанию Хемингуэя, может выясниться, что он обрабатывал Ланхема и его полк «в стремлении выведать… секреты… [и] передать их в Москву». Он знал, что его считали «опасным красным» до войны. Потом, во время войны, когда он работал на американскую разведку, характеристику изменили на «заслуживающий доверия». Однако, поскольку никто официально не признавал его службу, он вполне мог подвергнуться гонениям.

В размышлениях Хемингуэя соседствовали элементы реальности и фантазии. В Америке не было никаких концентрационных лагерей для левых. «Голливудская десятка» действительно отправилась в тюрьму, но только после провоцирования комиссии. До вступления Америки в войну ФБР обращало внимание на симпатии Хемингуэя к левым. Его высказывания в поддержку Испанской Республики, в частности батальона имени Авраама Линкольна и «коммунистического комитета… в защиту испанской демократии», долгое время служили источником пополнения досье в ФБР. После Перл-Харбора посольство в Гаване запросило у ФБР разрешение использовать писателя в качестве руководителя организации Crook Factory. Это заставило ФБР поближе присмотреться к Хемингуэю, который до той поры лишь провоцировал агентов бюро и жаловался на них Джойсу и Брейдену, а один раз сочинил 14-страничную писульку, где обвинял специального агента Кноблауха в симпатиях к фашистам. Лишь после того как Хемингуэй попытался выставить Кноблауха с Кубы, Гувер дал распоряжение обобщить все известное о писателе. В результате в апреле 1943 г. появился полный обзор открытой и конфиденциальной информации о Хемингуэе, на основании которого был сделан вывод о том, что у бюро «нет информации, позволяющей безусловно связать его с Коммунистической партией или… подтвердить его членство в партии».

К тому времени бюро уже завело на Хемингуэя официальное досье — номер 64–23312, которое пополнялось на протяжении многих лет, когда о писателе появлялись сообщения в прессе и когда представители бюро присылали отчеты. Классификационный префикс 64 обозначал «Разное за рубежом» — собирательную категорию, куда входила Куба. Значительная доля информации в досье касалась междоусобицы Crook Factory и ФБР на Кубе, а также пригодности Хемингуэя для разведывательной работы. Другие документы отражали обеспокоенность бюро в связи с тем, что Хемингуэй может критически отозваться о ФБР в одной из будущих книг. Этого Гувер всегда старался избегать. Несколько документов в досье перекликались с другими досье вроде того, что посвящалось ветеранам батальона имени Авраама Линкольна или глубокому анализу обвинений Густаво Дурана в симпатиях к коммунистам, которые считались значительно более серьезным грехом, чем «либерализм» Хемингуэя.