Не война, не мир

В сентябре 1945 г., когда война завершилась окончательно и в Европе, и в Азии, Бак Ланхем смог принять давнее приглашение Хемингуэя приехать на Кубу в «любой момент любого дня любой недели любого месяца любого года». Он впервые за многие годы расстался с военной формой и вместе со своей женой Мэри провел две недели с временно холостым писателем в возлияниях и разговорах среди пальм вокруг бассейна в усадьбе Finca Vigía. Они стреляли в расположенном неподалеку тире Club de Cazadores по глиняным и живым голубям и рыбачили в Гольфстриме на Pilar.

Под тропическим солнцем Ланхем казался бледным и скованным рядом с загорелым и крепким Хемингуэем, который втянул живот и выпятил грудь, позируя фотографу. Возможно, ради Ланхема писатель подпоясался трофейным немецким ремнем с надписью Gott mit uns[9] на пряжке, который он носил во Франции в 1944 г. Они наслаждались обществом друг друга сейчас точно так же, как и раньше. За разговорами о боевом прошлом и рассуждениями о будущем их отношения незаметно перестроились с военного на мирный лад. Что касается Мэри Ланхем, то здесь у писателя было не все гладко. В длинных разговорах на самые разные темы, от корриды до мировой политики и отношений полов, они постоянно оценивали друг друга. Мэри не могла не заметить враждебного настроя Хемингуэя против женщин, особенно против бывшей жены Марты Геллхорн.

Примерно за пару дней до отъезда Ланхемов домой Хемингуэй провел с ними вечер за простым деревянным столом в своей небольшой светлой столовой. Под пристальным взглядом голов оленя и газели — его охотничьих трофеев, висевших на беленых стенах, Хемингуэй начал говорить о необходимости сосуществования с Советским Союзом теперь, когда война закончена. Сидевшая всего в метре от хозяина Мэри Ланхем, возразила, что его взгляды кажутся ей «чистым примиренчеством». Это прямо ассоциировалось с британской политикой в 1938 г., которая была красной тряпкой для Хемингуэя. Он ненавидел британского премьер-министра Невилла Чемберлена за то, что тот пошел на уступки Гитлеру в Мюнхене, особенно после того, как Великобритания отказалась поддержать Испанскую Республику.

Со сверкающими глазами Хемингуэй вскочил на ноги и двинулся на Мэри, замахиваясь, чтобы плеснуть ей в лицо вином из бокала. В последнее мгновение он все же взял себя в руки и вернулся на свое место.

Он тут же извинился перед гостьей. Но дело было сделано. Мэри Ланхем и Хемингуэй так и не стали друзьями. На фото, которое Эрнест подарил Баку, когда Ланхемы уезжали домой, были лишь двое мужчин в баре Floridita без Мэри и надпись: «Баку от его лучшего друга во все времена».

С исчезновением объединявшей их угрозы Советский Союз и Запад начали пересматривать свои взаимоотношения. Хемингуэй приложил руку к этому процессу, написав предисловие к книге «Ценности свободного мира» (The Treasury of the Free World). Это был сборник эссе, написанных известными людьми, в основном левоцентристами, которые выступали в поддержку нового мирового порядка. Хемингуэй призывал американцев переосмыслить свое место в мире. Он отмечал, что Соединенные Штаты являются теперь «самой сильной державой» в обоих полушариях. Они настолько сильны, что «очень легко, если мы не научимся понимать мир и уважать права, полномочия и моральные обязательства всех других стран и людей, их сила может стать такой же опасной для мира, как и фашизм». Эти слова, написанные в сентябре 1945 г., возможно еще до визита Ланхемов, вызвали гнев у некоторых патриотических настроенных американцев.

Примерно в это же время худощавый, серьезный человек по имени Игорь Гузенко, работавший в советском посольстве в Оттаве, готовился стать перебежчиком. Этот шифровальщик, рассчитывавший найти лучшую жизнь для своей семьи на Западе, решил прихватить с собой официальные телеграммы. На протяжении нескольких недель он ежедневно выносил за пазухой по несколько страниц секретных документов и прятал их у себя дома на Сомерсет-стрит, находившегося довольно далеко от жилья других работников посольства в канадской столице. Отважившись на побег 5 сентября, он сначала отправился в редакцию газеты Ottawa Journal и попытался объяснить, что говорится в телеграммах. Дежурный редактор не знал, что ему делать с возбужденным русским, который стоял перед ним и кричал: «Это война, это война, это Россия!»

Гузенко вернулся в редакцию на следующий день, но, не добившись никакого результата, попытался обратиться в Королевскую канадскую конную полицию, или просто конную полицию, у которой было собственное разведуправление, но тоже впустую. Днем водитель из посольства приехал на Сомерсет-стрит и, пробарабанив в дверь несколько минут, стал кричать, чтобы Гузенко открыл. Сочувствующие соседи вызвали полицию, но она не знала, что делать в этом случае. Одна из соседок, г-жа Эллиотт, предложила напуганному семейству Гузенко укрыться в ее квартире. Около полуночи появился лично местный резидент НКВД в сопровождении трех или четырех сотрудников. Через замочную скважину Гузенко наблюдал через лестничную площадку, как они взломали дверь его квартиры и обшарили все вокруг в поисках самого перебежчика и секретных документов. Кто-то опять вызвал полицию, которая выпроводила агрессивных представителей Советов.

В конце концов стало ясно, что семейство Гузенко нуждается в защите от своего государства. На следующее утро, два дня спустя после побега, полицейские препроводили Гузенко в штаб-квартиру конной полиции, где началась его жизнь в качестве перебежчика. Прочитав телеграммы, канадцы узнали, что Советы создали в их стране во время Второй мировой войны широкую агентурную сеть, связанную с еще более широкой агентурной сетью в Соединенных Штатах и во многом похожую на ту, которая прощупывала Хемингуэя.

В начале февраля 1946 г. эта сенсационная история начала потихоньку получать огласку. Если премьер-министр Канады Макензи Кинг пытался предотвратить дальнейшую утечку с помощью успокаивающего официального заявления, то другие усматривали в деле Гузенко начало холодной войны. Кинг все еще смотрел на Советы как на военного союзника и не хотел отталкивать их от себя. Несмотря на это, к середине февраля газета The New York Times получила достаточно материалов, чтобы опубликовать на первой полосе статью о побеге «бывшего работника советского посольства», затрагивавшем удивительно большое число ученых и государственных служащих, среди которых был даже член кабинета министров. История в The Times была лишь одной из множества статей о деле Гузенко, публикация которых продолжалась и в марте.

Когда появилась эта новость, Хемингуэй находился в своей усадьбе Finca Vigía и напряженно работал над романом о войне. Отложив свою работу, он стал изучать материалы, связанные с Гузенко, и предложил своеобразную интерпретацию этого дела. По его словам выходило, что канадцы намеренно устроили ловушку для Советов. Он написал Ланхему, что, хотя его «нельзя отнести к профессиональному любителю русских… эта канадская провокация» вызвала у него «чувство омерзения». Хемингуэй считал операции, раскрытые Гузенко, аналогичными тому, что делает обычный военный атташе, в задачу которого входит сбор военной информации всеми способами. Это была наивная интерпретация того, чем занимались Советы, беспардонно шпионившие за своими союзниками, — вербовали агентов и крали секреты у дружественной страны. (К марту канадцы арестовали 39 подозреваемых в шпионаже, среди которых были представители самых разных слоев, от ученых-атомщиков до членов парламента.) Хемингуэй продолжал настаивать на том, что Советы просто вели себя как все государства, включая США. Американцы лицемерили, когда притворялись, что их «шокирует» поведение Советов.