Досье номер 64–23312 не относилось к разряду дел о контрразведке или внутренней безопасности, а его содержание показывает, что бюро не занималось систематическим наблюдением за Хемингуэем и не вело расследования в связи с подозрениями в совершении преступлений вроде шпионажа. Много лет спустя, в июле 1955 г., один из сотрудников ФБР, проверявший дела 1938 г., пришел к выводу, что «ФБР не вело никаких расследований… в отношении упомянутого лица [Хемингуэя]». Бюро никогда особенно не симпатизировало и не доверяло Хемингуэю, но он глубоко заблуждался, когда в 1942 г. заявлял, что правительство США следит за ним, поскольку не верит в его благонадежность. Как и у всех остальных, его почта и звонки контролировались цензурой военного времени, но никто не уделял ему особого внимания и никто не следил за ним в Нью-Йорке или в Гаване с тем, чтобы выяснить намерения.

В июне 1947 г. Хемингуэй отправился в посольство в Гаване, чтобы получить знак официального признания своей службы в военное время — медаль «Бронзовая звезда». На фотографии церемонии он запечатлен в гуаябере с длинными рукавами — украшенной вышивкой кубинской сорочке, подходящей для официальных событий. Бравый полковник в парадной форме — кителе цвета хаки с галстуком и орденскими ленточками — наклонился к нему, чтобы прикрепить медаль к гуаябере. Перед этим, скорее всего, помощник зачитал благодарность в приказе за работу военным корреспондентом во Франции после высадки союзных войск с 20 июля по 1 сентября, а потом с 6 сентября по 6 декабря, когда Хемингуэй находился в Рамбуйе с Дэвидом Брюсом и на фронте в 22-м пехотном полку после взятия Парижа. В благодарности были слова о его «знании современной военной науки» и храбрости, которую Хемингуэй проявлял, «находясь под огнем в районах боевых действий» ради того, чтобы представить «читателям реальную картину тягот и побед, выпавших на долю солдата на переднем крае».

Но красивые слова не доставили радости Хемингуэю. На его лице выражение человека, который чувствует себя неловко и считает происходящее не совсем правильным. Он принимает медаль и благодарность в приказе, соответствующие ситуации, приобщает их к своим личным бумагам в усадьбе Finca Vigía и практически тут же сообщает Ланхему, что «все это дело с Бронзовой звездой выглядит очень странно». Он не знает предысторию, кто пробил это через систему и написал благодарность, но, на его взгляд, это «очень скользкое сочинение». В определенной мере проблема заключалась в том, что Хемингуэй рассчитывал на более серьезную награду, соответствующую его делам на полях сражения, вроде креста «За выдающиеся заслуги», которым щеголял один из офицеров УСС в Рамбуйе. Возможно, он считал, что крест может освободить его от клейма скороспелого антифашиста, который не только подписывал воззвания и выступал с речами, но и зашел довольно далеко в сотрудничестве с НКВД.

Без креста жизнь текла дальше, как и прежде. В сентябре Хемингуэй написал Ланхему, что у него опять «черная задница [депрессия], причем в самой сильной форме» и что политические новости из Вашингтона «очень мрачные». Замечание о том, что с него хватит войны, было другой формой неодобрения все более жесткой позиции администрации Трумэна в отношении Советов.

Менее чем через месяц он похвалил Геллхорн за осуждение того, как Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности обошлась с немецким композитором Эйслером. Ее статья вышла в журнале The New Republic 6 октября. Хемингуэй прочитал публикацию и объявил, что это «хорошо… Она всегда превосходна, когда борется за то, во что верит…».

В ноябре 1947 г. Хемингуэй проанализировал для Ланхема слушания по делу «Голливудской десятки». Его вывод выглядел вполне здраво: «…все это было совершенно недостойно… и коммунисты, и комиссия выглядели отвратительно лживыми». Он говорил, что у них, похоже, нелады с совестью. Дело не в том, что они были коммунистами, а в том, что они «проституировали, а не писали должным образом», т. е. строчили киносценарии, вместо того чтобы создавать серьезные произведения, а потом уже стали коммунистами ради «спасения своих душ». Это была старая песня: Хемингуэй частенько осуждал писателей, которые продались голливудским киностудиям и пожертвовали своей независимостью и художественной самобытностью.

Далее Хемингуэй рассуждал о том, что бы сделал он, если бы его вызвали в комиссию. Он бы объявил, что никогда не был коммунистом, а потом заявил бы, что члены комиссии «кажутся ему отвратительно лживыми, и произнес бы это в микрофон медленно и отчетливо». В заключение он сказал бы, что «глубоко презирает их», что его отец, дед и прадед тоже презирали бы их и что за последние 30 лет видел лишь четырех честных конгрессменов.

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности так и не предоставила Хемингуэю возможности приехать в Вашингтон и высказаться. Впрочем, у нее все же имелось досье на писателя, которое сильно перекликалось с досье ФБР (это и понятно, учитывая тесное сотрудничество двух структур). Там было упоминание о его поддержке Испанской Республики и коммунистов, сражавшихся бок о бок с ним. Однако, как и ФБР, комиссии так и не удалось доказать, что Хемингуэй сам был коммунистом и тем более советским шпионом. Надо полагать, что именно это, а также широкая известность избавили писателя от вызова в комиссию. Одно дело — издеваться над кем-нибудь вроде Эйслера или препираться с махровым коммунистом вроде Лоусона, и другое дело — вызвать на допрос американскую легенду.

Нельзя сказать, что «Голливудская десятка» тихо покинула сцену. Ее поведение во время допроса стоило ей поддержки многих умеренных представителей Голливуда. Однако немало других было готово протестовать. Драматург Артур Миллер предложил размещать объявления в газетах на полную страницу, а известные писатели вроде Томаса Манна подписались под кампанией. Арчибальд Маклиш, старый друг Хемингуэя, выступил против комиссии, обвинив ее в вынесении квазизаконных решений без предоставления жертвам защиты по закону. Он заявил, что комиссия подрывает дело защиты свободы больше, «чем все коммунисты на земле».

Ряд друзей пытались убедить Хемингуэя сказать свое слово. Особенно настаивал на этом Милтон Вулфф. Когда эти двое познакомились в Испании, Вулфф уже был закаленным ветераном, командовавшим батальоном имени Авраама Линкольна в составе интернациональных бригад. Хемингуэю понравился этот человек, он написал, что Вулфф был таким же «высоким, как Линкольн, таким же худощавым, как Линкольн, таким же храбрым и хорошим воином, как командиры батальонов на поле боя под Геттисбергом». Во время Второй мировой войны Вулфф служил в сухопутных силах США и в УСС, где заработал репутацию «горячего, радикального офицера, порождения депрессии и бруклинских сторонников либерализма… [а также] инакомыслящей, приносящей проблемы личности». После войны он продолжил борьбу против оставшейся фашистской державы, т. е. франкистской Испании. Это был неутомимый организатор, писатель и оратор, не раз занимавший трибуну в комплексе Madison Square Garden в Нью-Йорке. Он не состоял в рядах Коммунистической партии, хотя вполне мог считаться ее членом, поскольку был на одной стороне с партией по многим вопросам и регулярно общался с ее руководителями. Его политическая активность гарантировала ему место в списках подозреваемых, которые вели ФБР и Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.