Взяв лежавший рядом молоток, Эдж стал взбираться по лестнице. Верхом на своем непокорном жеребце он чувствовал себя гораздо увереннее.

Лестница немного просела, пружиня под его весом, но Эдж добрался до вершины. Он устойчивее поставил сапоги на ступеньку и грамотно распределил свой вес, чтобы не рухнуть вниз, после чего вынул из кармана носовой платок. А потом расправил этот своеобразный «белый флаг» в воздухе. Не было смысла заставлять кого бы то ни было напрягать зрение.

Наконец Эдж вытащил гвоздь и двумя ударами быстро приколотил к раме носовой платок так, чтобы тот трепетал перед окном.

Бросив молоток на землю, Эдж спустился. Ощутив под ногами твердую землю, он поднял взгляд. Носовой платок развевался на ветру прямо у окон. Эдж взял лестницу и приставил ее к входной двери Хайтауэров, наказав их дворецкому позаботиться о том, чтобы лестницу убрали.

* * *

Эдж прислонился плечом к своей собственной оконной раме. Он так погрузился в размышления, что вздрогнул от неожиданности, услышав стук в дверь. Потом поднял голову и бросил взгляд на дверной проем:

– Войдите.

В комнату прошагал Гонт, снова держа поднос, только на сей раз на нем лежал клочок белой ткани.

– Ваша мать прислала один из своих носовых платков, – оповестил камердинер, поднимая ткань и разнося по комнате запах лекарств.

– Спасибо.

Гонт повернулся:

– Желаю удачи, ваша светлость.

– Я ценю это, Гонт.

И камердинер удалился.

Эдж только и мог что всплеснуть руками. Дожили – теперь слуги доверяются ему и напрямик говорят то, что думают!

Носовой платок не поднял Эджу настроение. Если один платок не сработал, чем могла помочь еще дюжина?

Спустя час он вышел на воздух и заглянул за угол дома Хайтауэров, чтобы проверить соседское окно. Платок исчез.

Эдж не стал дожидаться кромешной тьмы, чтобы подойти к обычному месту свиданий. В этом не было смысла. Прогулявшись по саду, он удобно устроился на скамье. Если слуги Лили были столь же услужливыми, как и его слуги, они наверняка уже все ей передали.

Вскоре Эдж услышал стук двери, но не понял, действительно ли услышал ее шаги, или это его воображение наполнило тишину звуками.

Лили подошла к живой изгороди, и он поднялся.

– Я возвращаю это. – Она протянула носовой платок. – Правда, в нем теперь дырка.

Эдж взял платок двумя пальцами, потом сжал его другой рукой и обернул тканью кисть. Он затянул платок на костяшках своих пальцев как повязку.

– Почему ты так поступила? – спросил он, глядя на Лили в сгущающихся сумерках. – Почему ты рассказала газете о ребенке моего отца?

– Эта газета напечатала очередную сплетню о жизни мамы, явную ложь. По вине издателя серьезно страдала Эбигейл. Она хотела выйти замуж, а подобные истории уменьшали ее шансы встретить подходящего мужчину. Я была сыта этим по горло.

– Я не знал об этом.

– В тот момент к нам пришла Агата Крамп, чтобы посочувствовать мне по поводу того, что она услышала от старого герцога. Он сказал, что больше не будет приглашать сестер Хайтауэр на какие бы то ни было мероприятия в его доме. Я понимала, он не хотел рисковать. Боялся, что мы проговоримся в светском обществе и раскроем его тайную жизнь. До того, как он таким образом отказал нам от дома, нас принимали во множестве мест, но потом мы стали довольствоваться лишь редкими приглашениями. Я поначалу и не знала, почему люди перестали нас приглашать.

– В конце жизни отец был сам не свой. За несколько лет до смерти у него случались периоды забытья, после которых он так и не оправился.

– Я пошла к издателю, не собираясь причинять боль твоей семье. Я лишь хотела, чтобы он прекратил причинять боль моей, – объяснила Лили. – Я на самом деле думала, что газетчик слышал о ребенке, раз уж он так много знал о моей матери. Я злилась на то, что в газете продолжали писать столько всего плохого о моих родителях, и при этом твой отец так часто встречался со своей любовницей в мамином доме. Они провели вместе лето, и, казалось, об этом знали все. По крайней мере, все подруги моей матери были в курсе. И я сболтнула о том, что этот ребенок вот-вот родится, а издателю почему-то все равно, – и вдруг увидела выражение его лица. Никто не говорил ему об этом.

Она потянулась, положив ладонь на руку Эджворта, и ее прикосновение пронзило его тело.

– Я не могла взять слова обратно. Было слишком поздно. А потом я прочитала заметку. И твоя мать была так добра ко мне… Да и ты тоже. Из-за этого я чувствовала себя ужасно.

Лили отстранилась, убрав руку и словно разверзая пропасть между ними.

– Лили?

– Я не могу жить как моя мать, и я не могу жить в мире… – Она простерла к нему руки. – В твоем мире. Людей, которые наблюдают за каждым твоим шагом.

– Лили, все твои шаги крайне сдержанны. Не из тех, что привлекают нежелательное внимание.

Она отвернулась:

– Как бы то ни было, я не хочу, чтобы за мной следили так пристально, исследуя каждый мой шаг. Повторяя мои слова и, возможно, искажая их смысл. Когда человек ошибается и об этом начинают говорить, он, несомненно, заслуживает какую-то часть порицания. Но когда правду искажают, как это было с историей моего рождения, – я не заслужила этого. Твоя мать не заслужила боли от тех слов, что были сказаны о ее браке. Ей и без того было плохо от измены.

– Возможно, именно поэтому ситуация моего отца была такой тяжелой. Из-за публичного характера этой истории. Наверное, это беспокоило меня больше всего.

Лили закрыла глаза, попытавшись объяснить все себе так же подробно, как объясняла ему. Но ей не хотелось даже слышать слова, срывавшиеся с собственных губ.

– Просто… – Она помедлила, положив руку себе на грудь. – Я чувствую, как внутри все взрывается, трепещет и… все в таком духе. Рядом с тобой я чувствую себя иначе, но вдали от тебя становлюсь потерянной. Я должна быть рядом с тобой, чтобы чувствовать себя живой. И я не смогу выдержать целую жизнь, полную таких чувств. Я видела, что эти чувства сделали с моей матерью.

– Я, разумеется, надеюсь, что эти чувства нормальны, потому что и сам их питаю. Это любовь.

– Любовь? Но это приносит такие страдания… И я так боюсь стать похожей на мать.

– Нет. Ты совсем не такая, как она.

– Откуда ты знаешь? Ты надолго уезжал учиться, да и она крайне редко бывала здесь.

Его голос зазвучал мягче:

– Я помню, как однажды она кричала на твоего отца. Я никогда прежде такого не видел. Муж и жена, кричащие друг на друга как уличные дети. Ты – не она. Я это знаю. А я – не мой отец. И тоже это знаю. – Эдж бросился к Лили и взял ее руки в свои ладони. – Мы отличаемся тем, что оба видели, как все может пойти плохо, очень плохо. Мы знаем, что такое разрыв и какую боль он может вызвать. И мы нравились друг другу. Всегда. – Он легонько коснулся поцелуем одной щеки Лили, потом другой и, наконец, прильнул к ее губам. – Я знаю, что ты любишь меня и не хочешь этих чувств. Но все равно любишь.