– Мои родители не прятались за видимостью благополучия.

– Для меня это не было видимостью. И ошибка моего отца не умаляет твоей вины. Мой отец умер, когда нас разделяла трещина, и это уже не исправить – никогда. Я подойду к своему смертному одру с осознанием того, что наши последние слова были горькими.

– Обман допустил твой отец, газетная заметка ни при чем.

– От души благодарю тебя за это. Но это не меняет того, что ты сделала.

– Нет.

– Ты намеренно разрушила мою семью. – Эдж подошел к ней, и его глаза засверкали невиданным ею доселе ярким светом.

– Не намеренно.

– Ты не могла сделать больно ему, не сделав больно нам. А больше всех от этой боли страдала мама. Женщина, которая множество раз приглашала тебя на чай.

– Как ты мог знать об этом, если все время закрывал глаза на происходящее? Когда ты тем летом уехал к семье, в загородное имение, твой отец остался в городе и проводил с подругой моей матери дни напролет. Я узнала это, потому что меня отправили сюда, и за все время он не появился здесь ни разу.

– Я действительно не знал. Могу тебя заверить, он скрывал это от нас.

Досадуя, Лили отвернулась и увидела, что дверь открыта. Интересно, много ли из их разговора достигло чужих ушей? Обычная помолвка превратила друзей во врагов.

– Ты верил лжи, потому что старательно закрывал свои глаза и уши. Слуги наверняка все знали.

Он покачал головой:

– Нет. Слуги не знали.

Лили повернулась к Эджу и помолчала, пытаясь вникнуть в смысл его слов.

– Он говорил, что часто оставался в клубе, пока мы были в отъезде, – пояснил Эдж. – Слуги, видимо, считали, что он там.

– Похоже на то.

Эдж глубоко вздохнул:

– Он утверждал, что был в клубе. Потому что дома без нас ему было так одиноко…

– По-моему, ему действительно не нравилось оставаться одному.

Его взгляд был равносилен удару.

– Представить себе не могу, как ты могла смотреть в глаза моей матери.

– Никто ведь не переживал, глядя на меня, когда опрометчивые поступки моей матери были у всех на устах. Все спокойно смотрели мне в глаза, вскидывали подбородки или носы, показывая на меня, и поглядывали искоса.

– Я никогда так к тебе не относился. Никогда.

– Нет. Твой нос уже был задран вверх, ведь ты был наследником. Ты задирал нос перед каждым, а я в твоих глазах ничем не отличалась от всех этих людей вокруг тебя. У меня была игра – попробовать отвлечь тебя от непростой участи наследника. И, казалось, тебе это нравилось. Казалось, тебе даже нравлюсь я. И я считала тебя особенным не из-за твоего происхождения, а из-за того, каким ты был.

– Я должен был исполнять свою роль, и я знал это.

Их взгляды столкнулись.

– Ты делал то, что должен был, – сказала Лили. – Всегда. Всегда! Спасая бумажного змея маленькой девочки. Отправляя девочек обратно к их гувернантке. Занимаясь своими уроками. Всегда такой правильный! – Она отвернулась, продолжив: – Я считала тебя чуть ли не святым. Тем, кто мог проходить мимо нас с любезным поклоном по пути к своим великим делам. Кто мог парить в одиночестве в высоченных облаках. Я верила тебе больше, чем кому бы то ни было. Точно так же, как ты сам в это верил. И веришь.

– У меня не было выбора. Я не мог ошибиться в своем домашнем задании. Мне приходилось быть идеальным. Я не мог рисковать допустить оплошность, на которой потом меня могли бы поймать. Потому что если бы меня не учили превосходить других, как я смог бы стать лидером, роль которого мне предназначали? Даже в клубах я не мог выпить больше двух бокалов. Я не мог сделать ничего, о чем остальные потом могли бы помнить и говорить. Я должен был выполнять свою задачу – быть будущим Эджвортом. – Он высоко вскинул руку и сжал ее в кулак. – И ты знаешь, что случилось. Мой отец где-то пропадал, позоря наше имя, пока я делал именно то, что он мне наказал.

– Но ты винишь во всем меня.

Он взглянул Лили в глаза:

– Только в той публикации. Всю свою жизнь я мирился с тем, что не мог ругаться, пропустить лишний бокальчик или вести себя не в полном соответствии с правилами хорошего тона, если только не оставался один в своей комнате. Я поддерживал значимость нашего имени. А ты запятнала его грязью. – Он подошел ближе. – Я хотел быть таким же, как мой отец. И было бы неплохо, если бы я чуть дольше мог верить, что старый герцог не жил во лжи. Но даже если бы я понял, что он изменяет моей матери, я не стал бы причинять ей боль этим признанием. Я не стал бы выставлять это напоказ, чтобы остальные судили нас. Люди должны уважать своих лидеров. Это укрепляет способность людей не сомневаться в правильности решений. Люди должны в это верить. Они работают весь день, и у них нет лишнего времени, чтобы изучать каждый закон или каждое решение, которые могут обречь их на голод или накормить до отвала.

Вместо ответа Лили вскинула брови.

– Я узнал, как дорого обходятся ошибки, когда отослал ту женщину и ее ребенка, – признался Эдж.

– Ты не должен был этого делать.

– В то время я считал, что так нужно. И это не уладило ничего. Ничего. Я хотел объединить эту герцогскую семью больше, чем в свое время – мой отец. И не мог ничего вернуть. – Он пощелкал пальцами. – Все ушло. Один тихий голос, напевший в нужные уши, и моя семья разрушилась.

– Ничего не изменилось. Кроме того, что ты обо всем узнал.

– Кроме того, что узнали все. Каждый, кто умел читать или слушать.

– Ты говорил, что твои братья были в курсе.

– Им сказал Фоксворти.

– Но он не сказал об этом тебе, как и они.

– Нет. Я должен был исполнять свой долг, и никто даже не мог открыть мне глаза на мою же семью. Они ни за что не сказали бы мне. Именно поэтому мне и требовалось узнать, каково это – быть обычным человеком. Я вдруг осознал, что невидимая стена отделяет меня от людей, которым я хочу служить.

– Ты – идеальный герцог. Слишком идеальный, чтобы слушать нечто несовершенное.

– Когда я чуть не умер, я осознал, что сделал недостаточно. Всю свою жизнь я лишь следовал по проторенной дорожке.

– Но ты ведь находил время, чтобы встречаться с Женевьевой.

– Да. Находил. Это тоже было запланировано. Раз в месяц. Я не мог уделять этому больше внимания, в противном случае я рисковал бы всерьез увлечься. У меня не было на это времени.

– И ты выбрал меня.

– Я умирал. А ты вдохнула в меня жизнь. Я лежал, приходя в себя после ожогов, и вспоминал, как однажды ты попросила меня поиграть с тобой в куклы. В куклы! Ты бросила в меня бисквитом, совершенно не заботясь, кем я был. И ты, должно быть, провела целый час, пытаясь запустить того бумажного змея мне в голову, прежде чем он в итоге зацепился за дерево. Ты даже как-то принесла горстку основательно помятой клубники, чтобы поделиться со мной, и я сказал тебе, что не хочу клубнику – но на самом деле я хотел. Никто и никогда не осмеливался предлагать мне нечто, приготовленное не самым тщательным образом. И да, я заметил маленькое сердце, нарисованное карандашом на скамье. То самое, со словами «Лев как птица пел» внутри. Я предвкушал момент, когда выйду в сад, чтобы заниматься своей учебой, потому что мог видеть написанные тобой слова. Даже когда они исчезли, я все равно их искал.