– И ты сделала это, – догадалась Лили, вставая из-за стола.

Лили постучала в дверь своей матери, но не стала дожидаться ответа. Мать сидела, опустив голову вниз, с красными глазами. Ее волосы разметались, упав на лицо, а ее любимая заколка-бабочка лежала на туалетном столике. Мать подняла глаза:

– Лили, со мной что-то неладное.

Лили прислонилась к косяку открытой двери:

– Знаю. Обычная история.

Мать зачесала назад спутанные волосы, но они снова разметались.

– В какие-то моменты я так счастлива, что едва могу выдержать это, а потом плачу целыми днями.

Лили подошла, вытащила последние шпильки из волос матери, позволив локонам свободно упасть, и взяла расческу, пробежав рукой по зубцам.

– Да.

– Твой отец… Он сказал, что любит меня.

– Значит, с ним тоже что-то неладное.

Мать вздохнула:

– Спасибо за то, что привезла меня домой от Софии. – Она пристально взглянула на Лили. – Я хотела узнать, почему она так со мной поступила. Она признала, что не следовало этого делать, но сомневаюсь, что она была искренна. Я считала нас настоящими подругами. А она наверняка использовала меня, чтобы выпытать информацию для своих мемуаров.

Лили расчесала волосы матери. Потом скрутила их в пучок и закрепила сзади шпильками.

– Ненавижу находиться здесь. Все обо мне судачат, и, сказать по правде, я не делала того, о чем они твердят. Даже если делала, то далеко не все. Я думала, София не будет меня осуждать, потому что она куртизанка, но она фальшива насквозь…

Мать всхлипнула и потянулась за носовым платком. Лили как завороженная не могла оторвать глаз от белой ткани.

– В деревне я была счастливее, там я не была все время расстроена, – продолжила мать. – А еще там никто не наносил визиты и не заставлял меня выезжать в свет.

– Сейчас никто не навещает тебя и здесь. С тех пор как ты уезжала отсюда в последний раз, визиты прекратились, а если кому-то и вздумается приехать, дворецкий может сказать, что тебе нездоровится.

– Твой отец хотел, чтобы я жила в Лондоне. Я и правда сильно скучала по вам, моим девочкам. Поэтому мне пришлось оставить растения, за которыми я ухаживала многие годы. Кроме того, у меня был козел по кличке Сэмюэль Джонсон и он ел овощи, которые я выращивала. Я оставила и его.

– Ты сама выращивала овощи или это делал садовник?

– У меня не было садовника. Я не хотела его приглашать. Я просыпалась рано и, если не могла больше заснуть, работала в саду. А зимой я планировала посадки на следующий сезон. Я выращивала даже брюкву, потому что могла скормить ее лошади. И зимний лук. Хотя я не люблю лук.

– И у тебя был ухажер?

– Нет. Я обходила мужчин стороной. Я и раньше общалась с ними только для того, чтобы позлить твоего отца.

– Ты швырялась вещами?

– Нет. Твоего отца ведь там не было.

– Он все время тебя раздражает.

– Ты такая благоразумная, Лили! Совсем не похожа на меня.

– Ты уверена? – тут же отреагировала Лили, горя желанием получить ответ на давно мучивший ее вопрос. Она всмотрелась в лицо матери.

– Уверена. Уж я бы поняла это, – скривилась мать. – Еще до замужества я большую часть времени была довольно угрюмой и грустной. Когда я встретила твоего отца и почувствовала себя лучше, мне показалось, что все наладится. Увы, не сложилось. Но у него было много денег и его не смущало то, что я выше его ростом. – Мать повернулась на стуле. – Что насчет Эджворта? Эбигейл сказала, ты собиралась выходить за него замуж, но все расстроилось.

– Да, именно так.

– Почему?

– По ряду причин. К тому же в его присутствии я чувствую себя не в своей тарелке.

– Это бывает только в самом начале, когда ты только привязываешься к кому-то. Это проходит. Потом возвращается разум, и ты смотришь на него уже трезвым взглядом. Вот когда деньги оказываются весьма кстати.

– Мама, если ты любила растения, почему же теперь их не выращиваешь?

– Здесь ничего не вырастет. Сплошная тень.

– А если посадить перед домом?

– Твой отец будет рвать и метать. Что подумают окружающие, если я начну копаться в грязи?

«Может быть, их мнение о тебе значительно улучшится», – предположила про себя Лили, а вслух сказала:

– Когда распустятся цветы, ты наверняка будешь счастливее. Возможно, тебе стоит сказать отцу, что ты больше не станешь бить окна, если у тебя будет сад. И если он разрешит тебе завести кота, ты прекратишь кричать.

– А если я смогу готовить что-нибудь сладкое посреди ночи, когда не могу заснуть, мне будет еще лучше.

– Тогда просто начни копаться в грязи и готовить, когда хочешь, и посоветуй папе убираться ко всем чертям, если его это не устраивает.

Мать улыбнулась и отбросила носовой платок:

– Я так рада, что ты не похожа на меня!

Лили наклонилась к столу, взяла заколку-бабочку и закрепила ею волосы матери.

А потом прикусила внутреннюю часть губы, чтобы остановить дрожь. Лили не призналась матери, что с тех пор, как Эджворт разорвал их помолвку, она проплакала несколько дней подряд.

* * *

Оказавшись в своей комнате, за запертой дверью, Лили прижала подушку к груди. Эдж уехал в загородное имение. Но это не имело значения.

Лили решила, что больше никогда не позволит себе снова испытывать подобные чувства. Воспоминания об отчаянии матери так и мелькали в ее сознании. Она должна была оградить себя от повторения маминых ошибок. Если в первый раз ей было так плохо, как же можно сносить нечто подобное на протяжении всей жизни? Она так много раз видела опустошение на лице матери… Лили считала, что ее собственное изначальное решение остаться старой девой было верным, и, отступив от него, она позволила миру рухнуть, вонзив в нее множество клинков.

Она не знала, что изнутри человеку может быть гораздо больнее, чем снаружи.

Лили попробовала выплакать боль, колотя кулаком подушку, и не без труда удержалась от желания пошвыряться вещами, потому что уже видела: это ни к чему не приводит. Впрочем, и остальное не приносило ей облегчения.

Эдж буквально вывернул ее душу наизнанку. Ее онемевшая кожа стала чем-то вроде сосуда для ноющей боли, поселившейся внутри, от которой все тело саднило и пульсировало.

Лили подошла к окну. А потом поймала себя на том, что ждет появления Эджа, хотя из этого окна никогда бы его не увидела. Захлопнув окно, она заставила себя отвернуться.

Она сто раз наблюдала, как мать проходила через это. Но у матери не хватало сил с этим справиться. Лили стиснула зубы. У нее вряд ли нашлась бы сила воли совладать с этим во второй раз. Она наверняка была бы уничтожена, как в свое время ее мать. Та каждый раз быстро уступала чувствам, погружаясь в них все глубже и теряя себя. На то, чтобы оправиться от очередной такой истории, уходило все больше времени. Ее матери понадобилась целая жизнь, чтобы осознать свою ошибку. Лили не могла жить вот так еще лет двадцать пять.