– Так она хочет?

Эбигейл покачала головой:

– Должна вас огорчить. Моя сестра уверяет, что ее болезнь заразна.

– Что с ней?

– Она утверждает, что у нее нагноилась рана, которая никак не заживает. Она считает… – Эбигейл говорила нарочито медленно, – что поранилась в саду.

Ее лицо выражало абсолютную невинность, и Эдж представить себе не мог, сказала ли на самом деле Лили все это, или объяснение выдумала Эбигейл. Это не имело значения. Все было сказано верно. Эта рана действительно не заживала.

– Я ничем не заражусь. Я хочу поговорить с ней.

Эбигейл помолчала.

– Я спрошу у нее еще раз.

Через полчаса показалась горничная. Увидев Эджа, она явно не поверила своим глазам.

– Мне нужно увидеть Хайтауэра, – заявил он.

– Конечно, – отозвалась служанка.

Спустя несколько минут появился мистер Хайтауэр.

– Мне хотелось бы увидеться с Лили, – сказал Эдж.

Мистер Хайтауэр наклонился к нему:

– Разве вы не встречаетесь с ней в саду каждую ночь?

– Нет.

– Не знаю, что вам сказать. – Он задумчиво почесал нос.

Эдж молча застыл на месте.

Тишину нарушил мистер Хайтауэр:

– Лили… она всегда… что ж, она всегда жила своим умом. Я не могу ее образумить. – Он кивнул. – Она – дочь своей матери.

Гнев вспыхнул в душе, но Эдж поспешил успокоиться.

– Я бы сказал, что она еще и дочь своего отца.

Хайтауэр вскинул подбородок:

– К чему это вы?

– Мне кажется, мы все живем своим умом, мистер Хайтауэр.

Хайтауэр сощурился:

– Да, уж я-то точно. – Он коротко поклонился Эджу: – Всего доброго. – И с гордым видом направился прочь, оставив Эджа гадать, не бросил ли камердинер Хайтауэра такой же репейник в брюки своего хозяина. Уже на пороге Хайтауэр остановился и оглянулся на Эджа через плечо: – Шнур от звонка – там. Вызовите горничную, если хотите видеть Лили.

Эдж подошел к камину и резко дернул за шнурок.

Через пару секунд в комнату влетела горничная.

– Пожалуйста, передайте мисс Хайтауэр, что я ухожу. – Он прищурился. – Не сомневаюсь, вы знаете, какую именно мисс Хайтауэр я имею в виду.

Кивком дав понять, что понимает его, горничная испарилась.

Эджу хотелось снова и снова дергать за шнурок, пока это кому-нибудь не надоест и Лили не вытащат из ее комнаты. Но, в конце концов, он был герцогом и не мог вести себя неправильно. Или невежливо.

– Со мной все хорошо, – заверила Лили сестру, выставляя Эбигейл за дверь.

Лили прислонилась головой к деревяшке, закрыв глаза, и, положив ладони на дверь, плотно закрыла ее – как и свою душу.

Всего несколько шагов отделяло ее от Эджа. Он пришел к ней домой, чтобы увидеться с ней.

Но она не могла выйти к нему.

Отойдя от двери, Лили скрестила руки на груди, отмахиваясь от назойливых мыслей. Она отказывалась думать. Она и так изводила себя этим занятием днями напролет – после чего обещала прекратить это снова, снова и снова. Выйди она сейчас к Эджу – и уже никогда не смогла бы окончательно поставить точку.

Когда Лили была моложе, ее мать смеялась, танцевала, а потом рыдала, катаясь по полу. Мать существовала только для того, чтобы растворяться в улыбках какого-нибудь мужчины, а позже опускаться на самое дно отчаяния. И так проходили долгие, долгие годы.

Но теперь мама носилась вокруг особняка, возделывая сад, и Лили никогда еще не видела ее такой счастливой.

Лили стоило учиться на примере матери. Учиться на своих собственных ошибках обошлось бы ей гораздо дороже.

Эдж мерил шагами комнату, по-прежнему думая о лестнице, приставленной к окну дома напротив. Он даже не знал, смог бы он забраться по этой лестнице. Сыновьям герцога не требовались инструменты, им даже не нужно было знать, где именно эти инструменты хранятся.

В юности он никогда не лазил по таким лестницам. За ним слишком внимательно присматривали, чтобы позволить даже подойти к лестнице. А что, если бы он получил травму?

Тем не менее в тринадцать Эджу разрешили выбрать любую лошадь, которая пришлась бы ему по нраву. Его даже подталкивали к резвым жеребцам. Но он выбрал пятнистую кобылу с прокушенным ухом. Она понравилась ему сразу, как только он ее увидел. Эта лошадь закрыла бы его от любой пули.

Эта кобыла не могла похвастать такой же родословной, как остальные лошади, и была гораздо ниже, но, если уж на то пошло, Эдж и сам бы закрыл ее от любой пули. Его лошадь аккуратно объезжала несущиеся по дороге кареты и не медлила ни секунды, когда они попадали в грозу. После того как лошадь умерла, Эдж купил прекрасного жеребца. Того самого, который сбросил его в воду, чуть не отправив ко дну.

Эдж не знал, на кого больше Лили походила характером – на пятнистую кобылу или на жеребца, но подозревал, что в ней сочетались черты их обоих. А сейчас ему просто требовалось забраться по приставной лестнице, потому что жить так дальше он не мог.

Он повернулся. Инструменты. Гонт наверняка знает, где они лежат.

Рука Эджа застыла над звонком, он помедлил, но все-таки вызвал камердинера.

Гонт открыл дверь с обычным безучастным выражением лица.

– Мне нужен гвоздь, – сказал Эдж.

– Конечно.

Гонт совершенно не удивился, словно Эдж попросил стакан бренди, и вскоре вернулся с серебряным подносом, в центре которого лежал блестящий, наверняка только что начищенный гвоздь.

Эдж взял гвоздь, не в силах вспомнить, держал ли он когда-либо нечто подобное в руке. Потом перехватил взгляд Гонта:

– Спасибо.

Камердинер удалился, избегая лишних вопросов.

Эдж вышел из комнаты сразу после Гонта. Оставалось только гадать, слышали ли его шаги ниже и быстро ли разнесутся новые сплетни среди слуг.

Выйдя в сад, он обошел соседний дом и оказался под окном комнаты Лили. Приставная лестница валялась на земле. Эдж наклонился и поднял ее, чувствуя, как напрягаются мышцы рук. Он не ожидал такой тяжести. Но это не имело значения. Эдж прислонил лестницу к окну и покачал ее, проверяя, выдержит ли она его вес.

Эдж заставил себя не оборачиваться и не смотреть на свой дом, подозревая, что в противном случае будет чувствовать себя не герцогом, а легкомысленным мальчишкой-подручным конюха. Как бы то ни было, он просто не смог бы вынести всех этих любопытных взглядов. Тем более что достаточно было всего одной пары глаз, чтобы об этом узнали все. Эдж всегда рассчитывал на то, что его слуги будут очень бдительно следить за тем, что происходит вокруг его дома. Им ведь за это так щедро платят! Но иногда он хотел, чтобы все обстояло иначе. Он не желал становиться объектом наблюдения. Не то чтобы это его волновало… Хотя сейчас, положа руку на сердце, – да.