– Ты поступил так ради своей матери.

– Мне стоило сосредоточить усилия на том, чтобы поддержать ее, вместо того чтобы вершить судьбы и лепить их так, как мне заблагорассудится. – Он коснулся безымянного пальца ее левой руки, на котором пока не было заветного кольца. – Я буду рядом с тобой. Я помогу тебе с твоей матерью, но не стану зрителем этого действа, да и тебя удержу от того же. Далеко не все актеры продолжают играть спектакль, когда публика уходит.

– Что, если она выбьет окно в твоем доме, находясь в одной комнате с твоей матерью?

– Я выпровожу ее и вставлю новое стекло. Моя мать многое способна выдержать. В последние годы жизни отца ей пришлось научиться этому. Он не винил меня в потере своей любовницы – он винил прежде всего свой брак и мою мать.

У Лили заболело горло. Она закрыла глаза. Если бы она могла вернуться в прошлое и изменить один день, одно мгновение, она точно знала, что бы это было. То мгновение, когда она разговаривала с газетчиком. Она причинила такую боль герцогине и Эджворту… Она принесла в их жизни такое же горе, как то, с которым не могла справиться сама.

Он сжал ее руку.

Эдж смотрел на коробочку для драгоценностей, лежавшую на столе. Совсем скоро он наденет кольцо на палец Лили. Поговаривали, что украшение надевают на левую руку, потому что она ближе к сердцу, но Эджа не волновало, откуда пошла эта традиция. Главное, чтобы Лили носила его кольцо. Они уже назначили дату.

До Эджа донесся грохот – вне всякого сомнения, это были шаги его кузена Фоксворти.

Эдж услышал смех прежде, чем Фокс ворвался в гостиную. Он держал в руке газету.

Эдж нахмурился. Его совсем не интересовало, в какие интриги впутался его кузен.

– Смотри. – Улыбаясь, Фокс протянул газету.

– Я сделал это. Меня упомянули в двадцатый раз… – Он склонил голову набок. – И это еще не считая того случая, когда мне приписали ту небольшую оплошность с вызовом на дуэль.

– Плевать я хотел на это, – бросил Эдж, поворачивая коробочку в руке.

– Двадцать раз! А Эндрю говорил, что у меня это не получится.

Эджворт помрачнел. Эндрю стоило задушить за подобный вызов их кузену.

– Ты ведь понимаешь, что Эндрю выигрывал при любом раскладе.

Фокс на мгновение замер, а потом продолжил листать газету, остановившись на нужной странице.

– Смотри. – Он показал Эджу заметку. – Имя написано верно. Все события – правда. – Он изучил газету. – Хотя им следует нанять гравера получше. Я похож на волка. А все леди – на откормленных курочек, но… – Фокс покачал головой и снова просиял: – Двадцать раз! Мне это удалось!

Эдж бросил взгляд на отвратительный рисунок и впихнул газету обратно Фоксу в руки.

Кузен погрузился в чтение.

– Да. София – тоже в этом выпуске. Трудно быть популярнее какой-то куртизанки. Черт возьми! – Фокс бросил газету, которая приземлилась рядом с коробочкой для драгоценностей. – Что ж… – Он поправил камзол, кивая. – Я достиг своей цели. Но до окончания года я планирую попасть на страницы газет еще пять раз.

– А ты не задумывался, что это большая глупость?

Фокс поднял брошенную им газету:

– Мне нравится, когда обо мне пишут. Все леди спрашивают меня, правда ли это, и я старательно отнекиваюсь. А потом обычно признаюсь во всем. – Он посмотрел на заметку и изобразил такую же улыбку, как на рисунке. – Нет, совсем на меня не похоже. О, и здесь говорится, что миссис Хайтауэр снова находится в Лондоне, – прочитал Фокс.

Эдж отложил коробочку и схватил газету.

Фокс пожал плечами:

– Ничего особенного. Моя история лучше. – Он помахал Эджу на прощание. – Газету можешь оставить себе. У меня их много.

И Фокс удалился, глухо стуча ботинками по лестнице.

Эдж стал читать, подавляя желание тут же броситься к издателю газеты.

В заметке значилось, что миссис Хайтауэр вернулась в Лондон, восхищая изысканным стилем. Судя по всему, она потратила значительную сумму на поездку по магазинам. Если слухи не врут, она привлекла немало внимания благодаря всем этим пакетам, погруженным на крышу ее кареты.

А потом вскользь шло упоминание о «ее неблагоразумных поступках в прошлом» и очередной намек на то, что она была близкой подругой Софии Свифт, хотя заметка посвящалась чрезмерному увлечению покупками.

В самом деле, какие новости!

Эдж стиснул зубы и сжал руки, но ничего больше не выдало охватившего его негодования, разве что газета в его пальцах задрожала.

Он лично придушил бы владельца этой газеты. Нет, ему стоило навести справки об этом писаке, потому что тот, кто так лживо пишет о других, вряд ли живет образцовой жизнью. Эдж мог бы открыть конкурирующее издательство и отдавать туда все новости за сущие гроши.

Когда в прессу попала история его отца, мать умолила Эджа не усугублять ситуацию. Позволить новостям сойти на нет.

К удивлению самого Эджа, газета в его руках разорвалась. Он и не осознавал, что так крепко сжимал ее.

К этому вздору наверняка будут обращаться снова и снова, и ему требовалось использовать всю свою власть, чтобы положить конец позору.

Все существование Лили было отравлено пересудами сплетников. Он должен был прекратить это.

Уходя из дома, Эдж ступал уже бесшумно, спокойно. Если издателю вздумалось сыграть шахматную партию, Эдж примет в ней участие. Он думал о возможности отплатить газетчику той же монетой, а еще о финансовых стимулах, с помощью которых он мог убедить людей смотреть на все его глазами.

Тогда они станут относиться к его жене и ее семье с должным почтением, а если нет, Эдж заставит их поплатиться. Горько.

Эдж шагал в контору издателя. Он прошел мимо лавок мясников, отметив, что близкое расположение к гниющим внутренностям в полной мере отвечало характеру работы этой газетенки. Это маленькое сырое здание гораздо больше подходило для складирования трупов.

Эдж зашел внутрь. В воздухе носились запахи чернил и бумаги, словно он сунул голову в книгу. Из другой комнаты доносилось ритмичное звяканье, а в углу стоял стол, со всех сторон огороженный стопками газет и прочей чепухой. Из соседнего помещения вышел перепачканный типографской краской человек, но звяканье не прекратилось. Эдж узнал в сотруднике газеты человека из театра, и, хотя выглядел тот весьма карикатурно, все-таки посмел в свое время обрушиться с обвинениями на отца Эджа и сделать больно его матери.

Эдж пнул стопку газет, разбрасывая их:

– Я не стану терпеть, что о моей семье снова пишут.

Газетчик взглянул на разлетевшиеся газеты, потом на Эджа, вглядываясь в его черты. Наконец его взгляд скользнул к дверному проему. На боку кареты, стоявшей прямо за окном, красовался герцогский герб. Судя по выражению, вспыхнувшему на лице издателя, он узнал, кто к нему пожаловал.