В полдень она добралась наконец до аптеки. Дардзада как раз тер имбирь в широкую деревянную миску. Хотелось проскользнуть мимо него и спрятаться в своей комнате, пока не пройдут следы первого столкновения с жесткокрылами, спрятать цветок адишары, тянувший к земле. Но Чеда решила, что встретит Дардзаду лицом к лицу и примет любое наказание. В конце концов, он заслужил честность, хоть подходить к нему было страшно – живот сразу забурлил, вся храбрость испарилась, как роса на солнце.

Дардзада делал вид, что никого не замечает: корень имбиря ритмично скользил по терке, наполняя комнату пряным ароматом. Но Чеда не двигалась, не уходила, и в конце концов Дардзада остановился.

Он оглядел ее быстрым взглядом, как оглядывал покупателей, пришедших за лекарством. Как будто впервые увидел ее, именно ее – не оставшегося от Айи детеныша, не нахлебницу. Отчего-то Чеде сделалось страшно, но в этот миг она гордилась собой.

– Возьми две столовые ложки нахколита, – велел Дардзада. – Смешай как следует с чайной ложкой папаина.

– С ложкой чего?

– Папаина. – Дардзада вновь налег на терку. – Порошок папайи. Поможет от укусов.

Чеда вынула ящичек, полный белого нахколитового порошка, достала уксус и замешкалась, не зная, в какой из десятков ящичков заглянуть – аптекарский шкаф занимал все стены мастерской.

– Пять направо от нахколита, три вниз, – сказал Дардзада.

Чеда смешала пасту и приложила к укусам. Они выглядели получше, но все же болели, а после лекарства боль превратилась в жжение.

Выпив воды из ведра в углу, Чеда почувствовала, что ей полегчало. Дардзада отставил имбирь и принялся размалывать скорлупу фисташек в гранитной ступке. Пестик ударялся о дно ступки, давил скорлупу, еще, и еще, и еще, как ветер, точащий камень. Дардзада злился, но не показывал этого, и так было только хуже: отругал бы уже, да покончили бы с этим.

– Принеси еще воды, – приказал Дардзада, не глядя на Чеду. – Потом выжмешь молочко. Двадцать стеблей. Не девятнадцать, не двадцать один. Двадцать. Поняла?

– Угу, – ответила Чеда и, натаскав воды, выложила перед собой двадцать толстых стеблей чаро. Разрезала первый, раскатала скалкой от самого кончика до корешка, выдавливая молочко, потом выкинула выжатый стебель в корзину под столом.

– В нем еще полно сока, – буркнул Дардзада, размалывая фисташки, вытер лоб рукавом. – Выжимай, как я тебя учил, до конца.

Чеда закатила глаза, но послушалась, шлепнула стебель обратно на стол и выжала еще чайную ложку. Всего лишь молочко чаро, а Дардзада с ним носится так, словно это слезы Тулатан.

Она продолжила работу, думая, что вот-вот Дардзада спросит, где ее носило, но он так и не спросил. Наверное, ему было не интересно. А Чеда и не собиралась рассказывать сама.

Вечером, закончив большой заказ, они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Все прошло не так уж плохо, хороший был день.

В своей комнате Чеда достала из кошеля засушенный цветок адишары – она специально для этого взяла в пустыню два кусочка козлиной кожи. По дороге домой Эмре грустил, что ей не удалось сорвать ни цветочка. Ничего, успокоила его Чеда. Они же все равно приходили просто посмотреть.

Это правда, но врать Эмре все равно было неприятно, тем более после того, как он чуть не умер из-за Чеды.

Той ночью она поняла кое-что: это одинокий путь. Однажды она вернется к адишарам, но не возьмет с собой Эмре, никого не возьмет. Никогда.

Чеда убедилась, что цветок цел, и, сунув его под матрас, улеглась сверху.

Она думала, что должна радоваться: сходила ведь к цветущим полям, как мама, и выжила… но тишина давила на нее. Чеда долго лежала, пытаясь заснуть, ведь так вымоталась в пустыне. И не могла.

Зная, что не уснет, пока они с Дардзадой не поговорят, она вылезла из-под одеяла и прошлепала по скрипучему полу к его двери, постучала.

– Что? – раздалось из спальни.

– Как думаешь, мама меня помнит?

Этот вопрос мучил ее с самой маминой смерти, но только сейчас она поняла, как важно было спросить вслух.

– Что?

– Мама. Она меня помнит там, в Далеких полях?

– Что это ты вдруг?

– Ты ей что-то дал. Лозу висельника, да?

– Откуда ты знаешь про лозу висельника?

– Читала в твоих книжках.

– Я же не велел их брать.

– Так она помнит?

Он тяжело вздохнул.

– Может, и помнит. Я не знаю.

– Это важно.

– Я не знаю, дитя.

Чеда постояла еще, собираясь с духом.

– Я ходила к цветущим полям.

Молчание длилось долго. О чем он думал? О том, чтоб с размаху швырнуть ее на пол, как в прошлый раз, когда Чеда его рассердила?

– Дардзада?

– Иди спать, Чеда.

– Хочешь знать, зачем?

– Я и так знаю, зачем.

Да неужели?

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Ты похожа на свою мать, Чедамин Айянеш'ала.

Как больно было услышать эти слова! Как радостно!

«Ты похожа на свою мать». Он, наверное, хотел ее обидеть, но для Чеды это была высшая похвала.

– Однажды Короли за все ответят, – тихо сказала она. Раньше она никогда не рассказывала Дардзаде о своих планах, даже не намекала, но он ответил только: «Иди спать, Чеда». Значит, знал. Всегда знал.

Она вернулась в постель, но сон так и не пришел.

* * *

Дни тянулись за днями, Чеда чувствовала, что Дардзада может сорваться в любой миг: накричать на нее, побить… но он ничего не делал, и постепенно все вернулось на круги своя. Днем она работала в аптеке, нарезая, кипятя, размалывая, выжимая молочко из дурацких чаро, смешивая пасту, таская воду, доставляя заказы. Делала все, что требовал Дардзада.

Следы укусов постепенно зажили. Она смогла тайком сунуть Эмре мазь, и ему тоже полегчало. После работы они носились по базару вчетвером с Тариком и Хамидом, однажды она даже принесла Дардзаде сладкого миндаля.

– Что это?

– Миндаль. Это тебе. – Он кивнул, кривовато улыбнувшись, и, сунув мешочек с миндалем под стойку, продолжил упаковывать заказы. – Не голодный?

– Не голодный.

Ну ладно, подумала Чеда и вернулась к работе.

Шли дни, приближалась ночь Бет За'ир, и настроение Дардзады становилось все хуже. Он постоянно срывался на нее, заставлял до блеска вытирать рабочий стол, за едой ругал, что она чавкает, как корова. Заставлял расчесывать волосы перед сном сто раз. Что полезно яркой Тулатан, полезно и тебе, приговаривал он. Как будто знал, как расчесывается богиня. Что она вообще расчесывается.

А за два дня до Бет За'ир он вдруг позвал Чеду в сад вечером, и она сразу поняла, что что-то не так.