– Борис?

Я не предполагал услышать этот голос так скоро. Мы ведьсегодня замечательно пообщались, а сейчас я устал, хочу пить и одновременноотлить, и лечь поскорее, ей-богу, поскорее лечь…

– Борис, простите, что я так навязываюсь. Вы, наверное,устали…

– Я только что вошел в дом.

– Н у… тогда, пожалуй, отпущу вас.

Нет, было что-то в его голосе, что не давало мне опуститьтрубку: сожаление какое-то, смятение.

– Назойливая глупость – звонить вам вдогонку, –сказал он.

– Погодите, Яков… Чувствую, вам необходимовыговориться. Отпустите меня на минутку, не больше, и я опять с вами.

Я снял туфли, носком одной сковырнув задник другой, ипривычно нашарил ногами тапки под телефонной тумбой.

И только тут увидел женские туфли на высоких каблуках (опятьновые!), небрежно скинутые – один привалился к другому, – под вешалкой.Черт возьми! Значит, она уже является без предварительного звонка, победительноуверенная, что никакой другой женщины здесь и быть не может. Какая беспардонность!Не дождавшись меня, преспокойно завалилась в мою постель, полагая, что янемедленно ее разбужу, едва переступлю порог дома. Нет, голубушка, тебепридется подождать…

– Яков? – я говорил приглушенным голосом. –Вот теперь я ваш.

Он осторожно спросил:

– А ваша спутница… она тоже с вами?

Я вспыхнул:

– Мне кажется, я упоминал, что она – жена моего друга имоя пациентка, а вовсе не любовница.

– Да-да, простите! И не вовремя я, и бестактно… Аглавное – все зря, все поздно, в том смысле, что все кончено много летназад… – Он говорил с огорченной интонацией воспитанного человека,угодившего в неловкую ситуацию, но понимающего, что теперь уж легче продолжать,чем ретироваться. – Поверите: не могу заснуть, не могу читать, а забыть ужточно ничего не смогу.

Он виновато хмыкнул и заторопился:

– Так разбередила меня эта встреча, и ваша… женавашего… ну, совсем живая Яня, прямо-таки живая, живая…И, знаете, то, чего я неуспел рассказать, вдруг навалилось, сидит в самом горле… Чувствую, что должен,должен позвонить и окончательно выговориться. Я ведь не успел вам главногосказать: того, что узнал от дяди Залмана в нашу последнюю встречу и что мучаетменя много лет. А сегодня увидел ее дочь, и она будто укор мне: мол, что ж тымолчишь? Вот так уйдешь, и вместе с тобой уйдет эта, поистине античнаятрагедия… С другой-то стороны, может, наоборот: надо ли дочери все это знать?Ума не приложу… И подумал: позвоню вам, расскажу, а вы решайте сами, как быть.

Не зажигая света, я вышел в кухню, включил кран, спускаязастоявшуюся за день воду, набрал полную чашку и стал пить большими глотками.

– Дело в том, – проговорил он в трубке, – чтоТадеуш Вильковский проиграл жену в карты.

Я поперхнулся и закашлялся. Гневное лицо незабвенной бабуситак явственно обернулось ко мне, будто напоминая о давнем нашем разговоре.

– Я думал… это сплетни кумушек.

– Это произошло в доме у дяди Залмана. Они в тот вечерсобрались для большого виста, и был там – дядя говорил – один из крупных чинов,то ли полковник, то ли даже генерал из этих, вы понимаете? – с которыми нестоит играть ни в какие игры… Дядька поставил хороший коньяк, и все постепенноразогрелись, а Тедди – тот был особенно на взводе. За первую половину вечера онспустил крупную сумму денег, а затем, пытаясь отыграться, спустил все до копейки,включая и квартиру… Он был белый, говорит дядька, как мука, совершенно белый,рыхлый, с дрожащим подбородком. И заявил, что больше ему ставить нечего, что он– нищий. Тогда этот крупный чин – то ли полковник, то ли даже генерал, –перегоняя папироску из одного угла рта в другой, лениво щурясь от дыма,проговорил:

«О, нет, вы ошибаетесь, Вильковский. У вас есть капитал. Увас есть настоящее сокровище – ваша супруга. Ну так что, – «пишемкозачкá»? Боюсь, только это вас и спасет…»

Тогда Тедди вскочил, рванул галстук, закашлялся и выскочилна балкон – как бы воздухом подышать. И долго там стоял, хотя лил ужасныйдождь. Он стоял и стоял под этим дождем на балконе и не возвращался… Аостальные пили коньяк в уютно освещенной комнате, за столом под большим абажуроми ждали, когда он вернется…

Вдруг я вспомнил четверку преферансистов в доме нашегодантиста, куда однажды я относил по поручению бабуси какой-то сверток – дляпротезиста. Я попал в задымленную сигаретами, разогретую выпивкой неуловимоопасную атмосферу. Особенно странным казалось то, что смысл фраз, которыевыкрикивали мужчины – каждый с карандашом за ухом и с бумажкой на столе, –был мне абсолютно непонятен:

– Под вистующего с тузующего!

– Под игрочкá с семачкá!

– Жена и скатерть – враги преферанса!

– Хода нет – ходи с бубей!

Я быстро передал Моте пакет (для этого он заволок меня в«кабинет» с бормашиной, уже задрапированной китайским халатом) и с облегчениемустремился в прихожую, потому что от дыма нестерпимо слезились глаза. Вслед мненеслось нечто вроде:

– Карты дым любят!

– А за это – канделябром бьют!

В нашей семье никто не играл в карты. Я вырос под другое:под «Полонез» Огинского и «Сонатину» Клементи маминых учеников… Задымленнаягостиная дантиста Гредера недолго обитала в моей памяти. Но сейчас, когда явдруг так неожиданно вспомнил этот вечер, я понял, что Мотя вполне мог быватьчетвертым в подобных компаниях.

– И минут через пятнадцать Тедди вернулся: абсолютномокрый, дрожащий, сел к столу и сказал, что согласен играть… – Доктор Зивзакашлялся и перевел дух… Слышно было, как обстоятельно он высморкался.

Я открыл балконную дверь и с телефоном в руке вышел навоздух. Прямо передо мной над ближайшим холмом стояла неумолимая луна сплывущим лицом. Какое бы выражение ни придавал ей дрожащий воздух пустыни илипрозрачные лоскутья медленных облаков, это лицо оставалась мрачным, брезгливым,тронутым ржавчиной псориаза…

– Вы знаете, Борис, как проигрывают жен? –негромко спросил доктор Зив. – Играют один на один, и называется это«пишем козачкá». Карты раздаются на троих, но третью стопку открываетвистующий, и вистующий играет с двумя наборами карт… И вот они сели друг противдруга – Тадеуш Вильковский и полковник, или генерал, или дьявол его знает, вкаком чине была эта сволочь… и Тедди проиграл ему жену. Ангелицу с пылающимивласами. Светлый образ небесных сфер.

– Но… погодите… в каком же смысле? – глухо спросиля. – Она должна была стать женой этого… гэбиста?

– Да бросьте! – презрительно, с силой проговорилон. – Кому нужна чужая жена на всю жизнь? Она нужна на вечер, на ночь…Чтодальше делать с этим хозяйством, одни только хлопоты. У них там, надо полагать,не было недостатка в явочных квартирах, или как это называется. А диван – онвезде найдется. Велел прийти по такому-то адресу, и все дела. Зато остальноепроигранное широким жестом вернул.