Он вдруг замолчал, будто споткнулся. У него как-то дрогнуловсе лицо, голубые глаза потемнели, и этими мгновенно запавшими глазами, онмолча смотрел на что-то или на кого-то за моей спиной.

Я обернулся. Из дверей сувенирной лавки вышла и направляласьк нашему столику Лиза. Это на нее молча смотрел доктор Зив.

– Что-то случилось? – спросил я его.

– Нет, – ответил он. – Ничего.

– Лиза, – сказал я, когда она подошла инеуверенно, как школьница у доски – она всегда напрягалась при незнакомыхлюдях, – встала рядом со мной. – Познакомься: это мой коллега, докторЗив, из Хайфы. С ним можно говорить по-английски.

– О чем мне с ним говорить? – осведомилась она сбеспокойной вежливой полуулыбкой в сторону Зива. Спрашивала с готовностьювыполнить любое мое указание. Могла и беседу поддержать, если б я велел.

Я успокаивающе улыбнулся:

– Ни о чем, если не захочешь, – и, не снимаяулыбки с лица, сказал доктору Зиву на иврите: – Моя пациентка, жена старогодруга. До полной ремиссии еще далеко. Зажата, напрягается при чужих.

Зив понимающе кивнул мне, широко улыбнулся Лизе, не подаваяей руки:

– Хай, Лиза, найс ту мит ю…

Хорошо иметь дело с понимающим человеком.

Я отодвинул для нее стул:

– Садись, глянь в меню – что бы ты хотела? Заказатьтебе сначала воды? Или соку?

– Нет, погоди, я ничего не хочу… – она была как-тозастенчиво возбуждена. – Знаешь, там потрясающий отдел серебряныхукрашений, очень тонкая работа. Я разговорилась с продавщицей… милая тетка,приличный английский… Уверяет, что отец их здешнего мастера был придворнымювелиром иранского шаха!

О господи, я совсем упустил из виду, что у нее, у бедняжки,нет ни копейки денег!

– Так купи себе, что понравилось! – вскричал я,доставая портмоне.

– Нет! Нет! Не смей! – завопила она споследовательностью истинной женщины. И схватила меня за руку. – Тамстрашенная дороговизна!

– Чепуха, возьмем в кредит. Обязательно купи!

– Умоляю, перестань…

– Нет, это ты перестань, я приказываю, я твой доктор!

Вот вам к теме прикосновений: мы с ней хватали друг друга заруки, чуть ли не боролись, не ощущая при этом ни малейшего напряжения. Зиввнимательно глядел на нашу непонятную ему борьбу. Хотя почему же – непонятную?Он ведь, как только что выяснилось, должен хорошо говорить по-русски…

Наконец она сдалась и взяла карточку:

– А… что с ней делать?

– Дай тетке, она разберется. Поставишь какую-нибудьзакорючку на чеке. Да – и в рассрочку проси, ладно?

И она пошла за своей серебряной радостью в рассрочку, а я,ужасно довольный собой, крикнул ей в спину:

– И переплюнь иранского шаха!

Доктор Зив внимательно смотрел Лизе вслед. Потом молчавытащил сигарету из пачки, закурил и отрывисто спросил:

– Эта женщина… Уж не из Львова ли она тоже?

– Вы угадали.

– Я не угадал, – без улыбки возразил он, гоняярукою дым перед лицом. – Я узнал. Ее фамилия Вильковска, верно?

– Да…

Признаться, я был порядком удивлен. Мир – он-то, конечно,тесен, но не до такой же степени, чтобы профессор из Хайфы опознал женщину,которой наверняка никогда не встречал.

– Все просто, – усмехнулся он, глядя на моеобескураженное лицо. – Она до жути похожа на свою мать, в которую я,понимаете ли, был влюблен. Сильно влюблен и вполне безнадежно. Этотнеповторимый цвет волос, миниатюрное сложение и… голос. Мы жили в соседнихдомах. Она чуть старше была… Впрочем, это неважно.

Я промолчал, отпил воды из стакана и оглянулся на дверьсувенирной лавки.

– Вы, должно быть, не знаете, доктор Зив, –вполголоса проговорил я. – Там в семье произошла ужасная трагедия. Лизинамать покончила с собой, когда девочке было чуть больше года.

Он придавил недокуренную сигарету в пепельнице.

– Я все знаю, – мрачно отозвался он. – И знаюдаже более того, что хотел бы знать… Дело в том, что мой дядька был одним изизвестных в городе адвокатов. Залман Щупак – не слышали? Кроме прочего, он былзнаменит своим острым языком. По Львову в качестве городского фольклора гулялиего остроты, шуточные эпитафии на могилы еще живых друзей и убийственныепрозвища его недругов. Непростой человек, и не скажу, что добряк, и не скажу,что святой. Он вынужден был там остаться, как сам говорил – «в свирепыхэротических объятиях Софьи Власьевны». Единственная дочь, знаете, вышла замужза украинца, да еще партийного… Так что дядя Залман так и умер во Львовеглубоким стариком, году в восемьдесят девятом. Перед его смертью я к немуприезжал – повидаться. Спустя тридцать два года после отъезда.

А в девяностом его дочь притащилась-таки сюда, с тремясыновьями и со своим украинцем на поводке. Тот, оказывается, вышел изкоммунистической партии и в корне поменял мировоззрение. Оно быстро меняется,мировоззрение, особенно когда надо делать срочную операцию на сердце, илиснимать катаракту, или грыжу латать – одним словом, пристойно стареть… Так вот,дядька был отчаянным преферансистом, и вообще – поигрывал. Поигрывал, то есть проигрывал,так, что, бывало, тетя рвала на себе последние седые кудельки. Они с приятелямисобирались компашкой чуть не каждый вечер у кого-нибудь на квартире. И многолет неизменным его партнером по преферансу, буре или секе был этот мерзавец.

– Кого вы имеете в виду? – спросил я.

– Да его, его, кого ж еще – негодяяВильковского! – раздраженно отозвался Зив. – Тадеуша Вильковского,Тедди – как его все называли. Вот кто был темной лошадкой! Очень хорош собой –типа киноактера двадцатых годов, знаете: усики, косой пробор в темных волосах,томные глаза – дешевка, хлыщ, хитрован. Или, как у нас во Львове говорили,«фифак». Впрочем, умен и образован, этого не отнимешь. Он был уже не так молод.Его отец «за Польски» владел гипсовым заводом, и вообще семья была очень богатой.Это их особняк на улице Энгельса – красивый такой, красно-коричневый, сфлюгером, – не помните?.. Ну, с приходом русских они, конечно, всепотеряли…

Кстати, поговаривали о каких-то связях семьи и самого Теддис немецким оккупационным режимом, но тут врать не стану, ничего определенногоне знаю. Самое удивительное другое: в сорок шестом он, само собой, уехал вПольшу в рамках того самого обмена населением: состоятельные поляки уехали все.Но, представьте, через несколько лет вернулся! Как, что, зачем… Как емуудалось, на каком основании, а главное – зачем? С русскими в эти игры игратьнаходилось мало желающих. Дело темное, разве что его возвращение было как-тообусловлено, подготовлено какой-нибудь из организаций, и тут я тоже не уверен –какой. Вполне возможно, он был двойным агентом. Уж до странности ничего небоялся, и в их картежном кружке сиживали, по дядькиным рассказам, товарищи издома, что на улице Дзержинского.