был слабый, может быть, потому, что разложение зашло слишком далеко.

Доски и шлакоблоки прикрывали дыру в полу шириной около пяти футов. Сначала я подумал, что это колодец, оставшийся со времён, когда ещё не было водопровода, но посветив между досок, я увидел короткие каменные ступени, спиралью спускающиеся в шахту. Глубоко в темноте раздался шелест и низкий стрекот. Едва уловимое движение, от которого я застыл на месте. Ещё жуки… и не мёртвые. Они отступали от света, и внезапно меня озарило – они как тараканы. Гигантского размера, но делали то, что всегда делают тараканы, когда на них светят фонариком: носятся, как угорелые.

Мистер Боудич закрыл дыру, которая вела Бог знает куда (или во что), но либо он плохо справился с этим – что было на него не похоже, – либо за долгое время насекомым удалось отодвинуть одну или больше досок в сторону. Например, с 1920 года? Папа бы рассмеялся, но он никогда не видел мёртвого таракана размером с кота.

Я встал на колено и посветил фонариком между досок. Если там и были тараканы, они разбежались. Остались только ступени, спиралью уходящие вглубь. У меня возникла мысль, сперва показавшаяся чудной, но потом ничего чудного в ней не осталось: я смотрел на версию бобового стебля мистера Боудича. Он спускался вниз вместо того, чтобы подниматься, но на другом конце тоже было золото.

Я был в этом уверен.

9

Я медленно попятился, выключил освещение и напоследок высветил фонариком жуткое существо, лежащее у стены. Дымка стала гуще, и стоял запах, похожий на прокисшую перечную мяту. Свежий воздух способствовал разложению.

Я закрыл дверь, защёлкнул замок и пошёл обратно в дом. Вернул фонарик в шкаф и положил револьвер обратно в сейф. Я взглянул на ведро золотых гранул, но у меня не возникло желания погрузить в них руки, не сегодня. Что, если добравшись до дна, я нащупал бы волосатую ногу жука?

Я дошёл до лестницы, прежде чем у меня подкосились ноги, поэтому пришлось схватиться за стойку перил, чтобы не упасть. Я сел, дрожа всем телом. Через минуту или две я смог взять себя в руки и спуститься, держась за перила так, что сам себе напомнил мистера Боудича. Тяжело опустившись за кухонный стол, я посмотрел на диктофон. Часть меня хотела вынуть кассету, размотать на длинные коричневые ленты и выбросить в мусорное ведро. Но я не стал. Не мог.

Доверься мне, Чарли. Я рассчитываю на тебя.

Я нажал кнопку воспроизведения, и на мгновение мне показалось, что мистер Боудич со мной в комнате, видел, как я напуган – как потрясён – и хотел успокоить меня. Отвлечь от мысли о ввалившемся глазе, о таращившейся на меня пустой глазнице. Это немного помогло.

10

Это всего лишь тараканы и они не опасны. Они разбегаются от яркого света. Если только ты не убежал с криком при виде того, которого я застрелил – а это не похоже на знакомого мне подростка, – тогда ты посмотрел сквозь доски и увидел колодец и ступени, уходящие вниз. Иногда несколько тараканов поднимаются наверх, но только когда на улице начинает теплеть. Я не знаю почему, так как наш воздух для них смертелен. Они начинают разлагаться, даже если сидят под досками, но всё равно колотятся в них. Какое-нибудь подспудное желание смерти? Кто знает? В последние пару лет я стал небрежно относиться к преграде над колодцем; в последние несколько лет я стал небрежно относиться ко многим вещам… поэтому парочка вылезла наружу. Такого не случалось уже многие годы. Тот, которого ты слышал весной, умер сам собой, ничего не осталось, только нога да один из усиков. Другой… ну ты знаешь. Но они не опасны. Они не кусаются.

Я называю его колодцем миров по названию старого ужастика Генри Каттнера, и нельзя сказать, что я нашёл его. Я упал в него.

Я расскажу тебе всё, что смогу, Чарли.

Я родился под именем Адриан Боудич в Род-Айленде, и хотя был хорош в математике и любил читать… как ты знаешь… мне было наплевать на школу и на моего отчима, который бил меня, когда в его жизни что-то шло не так. Так случалось часто, ведь он был пьяницей и не мог продержаться на любой работе дольше нескольких месяцев. В семнадцать я сбежал из дома и направился на север, в Мэн. Я был рослым парнем и попал в бригаду лесозаготовителей, дойдя с ними аж до округа Арустук. Это был 1911 год, когда Амудсен добрался до Южного полюса. Помнишь, как я сказал тебе, что был обычным лесорубом? Это правда.

Я занимался этой работой шесть лет. Затем, в 1917-ом в нашем лагере появился военный, сообщивший, что все трудоспособные мужчины должны записаться в армию в почтовом отделении Айленд-Фоллс. Несколько молодых парней забрались в грузовик, и я вмести с ними, но у меня не было желания стать частью военной машины где-нибудь во Франции. Я посчитал, что эта машина обойдётся и без моей крови, так что я попрощался с парнями в очереди на запись, надеясь, что товарный поезд идёт на запад. Я оказался в Джейнсвилле, недалеко от места, где мы сейчас, и вступил в бригаду по рубке просек. Когда там всё было вырублено, бригада перебралась в округ Сентри, который теперь называется Аркадиа. Наш округ.

Работы там было не много, и я подумал двинуть дальше, может быть, в Вайоминг или Монтану. Моя жизнь стала бы совсем другой, если б я так поступил, Чарли. Я бы прожил нормальную жизнь, и мы бы никогда не встретились. Но в Баффингтоне, где сейчас находится заповедник, я увидел табличку с надписью «ТРЕБУЕТСЯ ЗЕМЛЕМЕР». И чуть ниже как раз для меня: «ДОЛЖЕН РАЗБИРАТЬСЯ В КАРТАХ И ЛЕСАХ».

Я пошёл в окружной офис, и прочитав несколько карт – долгота, широта, рельеф и прочее – получил работу. Парень, я чувствовал себя как человек, который провалился в кучу дерьма, а вынырнул с розой в зубах. Мне приходилось проводить каждый грёбаный день, бродя по лесу, метя деревья, составляя карты и нанося на них многочисленные лесные дороги. В иные ночи я оставался в доме какой-нибудь семьи, готовой приютить; в другие – ночевал под звёздами. Шикарно. Порой, я по несколько дней не видел ни одной живой души. Не каждый выдержит такое, но только не я.

Осенью 1919 года настал день, когда я оказался на Сикамор-Хилл, в том месте, которое