Когда Нина Никифоровна возвратилась к себе в Воскресенск, ее подруга Марфа охнула:

— Выгнали! Не ужилась, выходит, с господами-то московскими?

Нина Никифоровна пожурила ее за подозрительность и принялась подробно объяснять, почему именно уехала из Москвы. Марфа слушала ее, слушала, а потом махнула рукой и безапелляционно заявила:

— Дура ты старая, вот и весь сказ.

С тех пор Нина Никифоровна не знала покоя. Она с утра до вечера слонялась по своей квартире, как неприкаянная. Ей не хотелось ни вязать, ни читать, ни тем более готовить — охота ли заводить канитель, коль и угостить-то некого.

«Да, наверное, и впрямь дурака я сваляла, — принялась корить себя она. — Ну и что из того, что прожила я в этих стенах много лет? Коробка она и есть коробка — кому она нужна, коли никто тут не бегает и не просит „Бабуля, дай пирожок“, никто не зовет посмотреть мультики, никто не пожалуется и не приласкается… И что толку, что знакомые меня уважают? Ну, запомнилась я людям как человек добрый и справедливый, вот и слава богу. А там ли я, тут ли — кому какая разница? Марфа — да, будет скучать, конечно, так ведь всегда можно в гости наведаться. К тому же у нее-то как раз и сын есть, и внуки — не пропадет. Да она сама сказала, что сплоховала я, дурой, вон, обозвала».

Порассуждав так несколько дней, Нина Никифоровна в конце концов собрала чемоданы, попрощалась с Марфой и с первой же попутной машиной отправилась обратно в Москву.

Ее появление еще больше подняло и без того чудесное настроение, и по такому случаю решено было приготовить праздничный обед. Тошку немедленно снарядили в магазин, Анна Викентьевна побежала готовить свой фирменный салатик «Балерина», а Рина принялась доставать гостевой сервиз.

— Ну, вот видишь, говорила же я, что и на нашей улице будет праздник, — сказала Наталья, которая все еще болталась у Рины дома и стала свидетелем радостного воссоединения семьи. — А праздничный стол можешь вообще не разбирать — все равно скоро Павел появится, будем отмечать и его возвращение тоже.

Павел снова звонил с утра пораньше, чтобы сообщить, что они уже в Москве.

— Только встретиться сразу не удастся, — с сожалением сказал он. — Нас тут основательно взяли в оборот — доктора, журналисты и другие официальные лица. Говорят, карантин дня на два минимум. Но ты не расстраивайся, — поспешил успокоить он Рину, услышав в трубке подозрительное сопение, — я постоянно буду держать с тобой связь. А как только меня выпустят на свободу, прямиком мчусь к тебе, договорились?

Конечно, перспектива снова ждать Рину огорчила, но все же это было уже совсем иное ожидание, поэтому она решила не отчаиваться.

«В конце концов, он жив и здоров, и это самое главное, — думала она. — Через два дня мы снова будем вместе, и тогда уж…»

При мысли о том, что будет тогда, сердце сладко заныло и счастливая улыбка засветилась на ее сильно осунувшемся за последние дни лице.

Если бы от нетерпения действительно можно было сгореть, то Павел уже давно превратился бы в кучку пепла. Всей душой он стремился на встречу с любимой женщиной, мысли о которой помогли ему в трудный момент не упасть духом. Ему хотелось поскорее заключить ее в объятья и сказать, какая она замечательная и что лучше нее ему уж точно никого не сыскать.

Однако беспощадный столичный транспорт не желал считаться ни с какими чувствами, и машину Павла неспешно несло в монотонном потоке, в котором мгновенно захлебывалась любая попытка вырваться вперед. Тормозя у очередного светофора, Павел начинал беспокойно ерзать на сиденье — его так и подмывало выскочить из своего неторопливого джипа и бежать бегом. Он волновался и нервничал, и от этого чувствовал себя не в своей тарелке.

«Да, нервишки совсем ни к черту — пора лечиться электричеством, — усмехнулся про себя Павел. — Впрочем, чему удивляться? Долго ли превратиться в неврастеника, когда у тебя перед носом двое суток размахивают автоматом?»

Хотя, по правде сказать, когда случилась вся эта заваруха, Павел не слишком испугался. Не потому, что был таким уж отважным — просто ему никак не удавалось поверить в реальность происходящего. У него все время было ощущение, будто ему снится кошмарный сон, и надо только терпеливо дождаться, когда этот сон кончится. И Павел ждал. Валяясь на грязных циновках в вонючем сарае, он старался не думать о том, чем может закончиться вся эта страшная эпопея. Вместо этого он вспоминал мельчайшие подробности их недолгого романа с Риной и рисовал в воображении его дальнейшее развитие. А еще он размышлял о своем возможном отцовстве. При мысли о том, что в случае чего на этом свете останется его маленькое продолжение, Павла почему-то распирало от гордости.

Теперь же, когда над головой больше не висела угроза преждевременно отправиться в мир иной, он взглянул на проблему отцов и детей несколько под другим углом.

«А чего я, собственно, добьюсь, если отыщу Марго и начну выяснять с ней отношения? Чего я хочу на самом деле?»

Конечно, прежде всего он хотел узнать правду. Тот факт, что Марго утаила от него рождение ребенка, больно ранил самолюбие и не давал покоя.

«Ну хорошо, припру я ее к стенке, признается она в том, что ребенок от меня, а дальше что? — рассуждал Павел. — А дальше я должен получить право с ним встречаться, хотя бы иногда».

Потом он снова подумал про Рину — интересно, а как она ко всему этому отнесется? И тут же решил, что она отнесется с пониманием.

«Она умная женщина, к тому же у нее у самой двое детей, и уж ей-то известно, что такое родительские чувства».

Хотя сам он этих чувств до сих пор не испытал, но был вовсе не против попробовать.

«Да, мечтать не вредно, — снова вернулся Павел к размышлениям о Марго, — только вдруг она из вредности не захочет ни в чем признаваться? Не зря же она столько лет молчала».

И тут Павла неожиданно осенила отличная идея.

«А что, если съездить к ее матери? — оживился он. — Уж она-то наверняка знает правду. К тому же она всегда ко мне хорошо относилась. Может, не станет шугать по старой дружбе и расскажет все, как есть?»

Приняв решение не откладывать дела в долгий ящик и отправиться к Маргошиной матери прямо завтра, Павел успокоился и снова сосредоточился на предстоящей встрече с Риной.

Впереди наконец-то замаячил последний светофор, и через пять минут Павел лихо зарулил во двор Рининого дома. Найти место для парковки оказалось делом непростым, и ему с трудом удалось приткнуть свой джип между детской площадкой и гигантской кучей грязного снега, которая, вероятно, еще совсем недавно была ледяной горкой.

Выпрыгнув из машины, Павел достал с заднего сиденья нарядную круглую коробку с тортом и толстый букет пурпурных роз. Потом он глубоко вздохнул, расправил плечи и размашисто зашагал к знакомому подъезду.

Погода в этот день стояла не по-апрельски жаркая, и по такому случаю во дворе гомонило море детворы. Теплолюбивые старушки тоже высыпали на улицу и, рассевшись по скамеечкам, внимательно разглядывали прохожих и судачили обо всех и вся. Улыбающегося Павла, вооруженного букетом и тортом, провожали особо любопытными взглядами.