Она была так счастлива, что даже опасные тайны, клубившиесявокруг Маккол-кастл, казались ей не стоящими внимания пустяками. Она сейчас жепойдет к Десмонду и скажет: «Довольно нам мучить друг друга! Зачем еще чего-тождать? Я больше не могу таиться. Я люблю тебя. Я твоя и готова всему мирусказать об этом – хоть сейчас».

– Ох, Глэдис, спасибо тебе за то, что ты сказала!

– Не за что благодарить меня, мисс, – решительно покачалаголовой Глэдис. – Не за что! Ах, если бы вы знали… если бы только знали!

Она махнула рукой и пошла к двери, но Марина вскочила ипреградила ей путь.

– Нет уж, погоди! Договаривай! – грозно сверкнула глазами.

– Зря вы допытываетесь, мисс, – шепнула Глэдис, глядя наМарину с жалостью. – Лучше вам и не знать ни о чем.

– O чем, ну?! – воскликнула Марина, опять исполнившисьяростью и чувствуя, что, ежели Глэдис сызнова примется солому жевать, онапришибет ее на месте.

– Ну ладно, ежели так угодно вашей милости… – устало сказалагорничная. – Беда в том, что вы опоздали, мисс. Милорд Десмонд, может, и имелна вас виды, да его уже другая к рукам прибрала. К тому и шло!

– Другая? – слабо шевельнула губами Марина. – Ты с ума, чтоли, сошла?

– Не у меня, а у вас, мисс, верно, в уме помутилось, коли выничего не видите! – вышла из себя Глэдис, от возмущения забыв о приличиях. – Явам еще когда говорила: леди Джессика не по себе дерево хочет срубить и намолодого лорда заглядывается. Вы меня на смех подняли, а теперь… – Она замяласьбыло, как бы не решаясь продолжать, но, не выдержав взгляда Марины, сунула рукув карман и вытащила листок бумаги, сложенный вчетверо. – Поглядите-ка!

– Что это? – спросила Марина, глядя на листок с такимужасом, словно он шипел и готов был ее укусить.

– Письмо леди Джессики к милорду, – буркнула Глэдис. – Иесли я не спятила, не простое письмо, а любовное!

Марина, забыв обо всем, вырвала из рук Глэдис листок. Онадолжна знать все!

«Десмонд, после того, что случилось вчера, я больше не всилах таиться. Был миг, когда мне показалось, что злая участь Алистера настиглаи тебя… и я поняла, что не переживу новой потери. Мне необходимо поговорить стобой. Это жизненно важно! Ты и не подозреваешь того, что я хочу тебе открыть.Сегодняшний вечер перевернет всю твою жизнь и, быть может, наконец освободит отроковой слепоты, которая ведет тебя к гибели. Впрочем, писать очень долго. Явсе скажу сама. Умоляю не искать со мной встречи днем, не мучить понапрасну, невыспрашивать, однако ровно в 10 часов вечера я буду ждать тебя в павильоне, всаду. Приходи. Джессика».

Что ж, листок был вполне невинен. Но к нему прилагалсядругой, поменьше, и когда Марина прочла его, она не поверила глазам. Похоже,многолетняя сдержанность изменила Джессике. Чувства хлынули потоком и подчинилиее себе. Строчки плясали, буквы разъезжались – она явно не владела собой, когдаписала:

«О Десмонд, мой Десмонд! Довольно нам мучить друг друга. Явсегда понимала тебя лучше, чем даже ты сам, поняла и теперь. И ты все понял.Да, я больше не могу таиться. Я люблю тебя и готова всему миру о том сказать.Если ты захочешь, мы подождем приличного срока, чтобы объявить о своей любви,но ты должен знать, что я готова принадлежать тебе во всякий час, когда ты пожелаешьменя. Пусть это свершится сегодня. Я хочу сегодня стать твоей…»

Марина уронила листки. Она почти не дышала от боли. Ипочему-то самым мучительным было то, что Джессика почти слово в слово повторилато, что Марина готова была сказать Десмонду!

Но ведь он женат! Марина ему жена! И она ведь совсем забыла,что главным условием их договора была свобода ее выбора. Ее! Только от неезависит, какая участь постигнет Десмонда 31 июля: венчание или смерть. Ну такни то, ни другое! То есть не 31 июля! Лорд Десмонд Маккол обвенчается со своейрусской кузиной Марион Бахметефф… завтра же. В домовой церкви, без соблюдениядурацких английских приличий. И узнает он о решении своей судьбы нынче жевечером. Причем не где-нибудь, а в садовом павильоне. В том самом, где емуназначила свидание Джессика. Да-да, все будет как в романе: дама, явившись насвидание, застанет возлюбленного с другой… Явившись в павильон в десять вечера,Марина попадет в самый разгар любовного свидания, которое началось немногораньше…

Лицо Глэдис, стоявшей с видом печального сочувствия, изрядновытянулось, потому что мисс Марион, только что бывшая полумертвой от горя,вдруг расхохоталась и ринулась к секретеру, где стоял бювар. Обмакнув перо вчернильницу, Марина перечеркнула в письме цифру 10 и написала сверху размашистодевятку, а потом, помахав листком в воздухе, чтобы чернила быстрее просохли,свернула его по сгибам и сунула совершенно ошеломленной Глэдис.

– Вот. Теперь ты можешь отнести его милорду. Иди, чтостоишь?

– Но, мисс! – взмолилась Глэдис. – Второй-то листок осталсяу вас…

– Если ты кому-то пикнешь про второй листок… если вообщепикнешь, что я знаю про письмо… – прошипела Марина, сузив глаза, и Глэдисначала пятиться к двери. – Убью, так и знай! – закончила Марина сурово ипросто.

И Глэдис, очевидно, поверила, потому что в следующую жеминуту ее и след простыл. Стоптанные каблучки туфелек Джессики дробнозатопотали по коридору, а Марина первым делом подошла к камину и швырнула вогонь любовные бредни «неутешной вдовы». Как ни странно, ей стало легче.

Оставшееся время прошло в нетерпеливом хождении из угла вугол. Марина не спустилась к чаю, не вышла обедать. Еду на подносе ей принес вкомнату лакей, сказав, что Глэдис отпросилась в деревню навестить заболевшегоотца. Передала ли девушка письмо? Прочел ли его Десмонд?

Едва стрелки на часах, стоящих в углу комнаты, задрожали наполовине девятого, Марина бесшумно, будто пресловутый призрак леди Элинор,понеслась по коридору. Из бокового хода прянул ей под ноги Макбет, которыйсловно бы учуял очередное приключение и норовил принять в нем участие. НоМарина, соскучившаяся по своему пушистому приятелю, лишь приостановилась –погладила кота, почесала его за ушком… и сурово сказала: «Брысь!» А затемпрямиком побежала в сад, решив явиться на место свидания раньше Десмонда.

Павильон, о котором шла речь, она давно приметила: изящный,округлый, в греческом стиле, напоминающий некий чудный маленький храм. Ипочему-то он напомнил Марине баньку в бахметевском саду, где она когда-товорожила на свою судьбу… Вон чего наворожила!