Первое мгновение Марина чувствовала только восторг от того,что глаза Десмонда вновь обратились к ней. Потом вникла в смысл слов Джессики иудивилась:

– А что со мной такое?

– У вас руки в крови! И платье, посмотрите!

Марина приподняла подол. Россыпь рыжих пятен… таких же, какпалец.

– Это не кровь, а…

Она осеклась. И как закончить фразу?

– Я просто порезала палец, – нелепо соврала Марина. Такнелепо, что Джессика опустила, а Десмонд отвел глаза.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – пробормотал он.

– Я провожу тебя, – встрепенулась Джессика. – И позову слуг.

Они двинулись к замку вдвоем. А Марина стояла и не моглапонять, почему предпочла согласиться, что запачкана кровью, вместо того чтобысказать: краска, мол. Мало ли где могла она вляпаться!

Марине случалось читать греческие трагедии, и в последнеевремя они часто приходили ей в голову. Особенно при появлении Глэдис. Сневольной улыбкой она думала о том, что быстроногой служанке выпала рольвсеведущего хора. Редко какой день не начинался с болтовни Глэдис, от которойМарина узнавала о всех событиях в замке и даже об их подоплеке. Глэдис небольно-то опасалась «русской кузины»: ведь та хоть и была из богатой семьи, новсе-таки птичка из чужого гнезда. А потому не церемонилась и слов не подбирала.

Вот и в тот кошмарный день она шумно ворвалась в комнатуМарины и принялась разводить огонь в камине, грохоча даже громче, чем обычно.Марина уже к тому времени проснулась и лежала, поглядывая на светло-пыльныеполосы солнечных лучей, протянувшиеся сквозь щели в шторах, и размышляя особытиях вчерашней ночи и дня. Прежде всего о том, где бы раздобыть ключи отвхода в башню или как туда попасть иначе. Потом ее мысли обратились к Флоре,которая в своем увитом розами домике ревностно оберегает от постороннего глазамальчика, закутанного в девчачьи одежки.

Думала и про капитана Вильямса. С какой радости тот вдругзаявился? Кстати, в замок он не вернулся. Вот кабы Десмонд не свалился с коня,то непременно встретился бы с Вильямсом…

Десмонд! О чем бы она ни думала, мысли все время кружилисьвокруг него. Марина даже мысленно не произносила слова «любовь». Разве можновлюбиться в человека, которого считаешь врагом. Может, оттого потянулось кДесмонду одинокое ее сердце, что он единственный был близок ей здесь, начужбине. Или впрямь существуют вековечные чары в тех узах, которые налагаютсяна мужчину и женщину именем божиим, даже если их союз – случайность? Но был лислучайным их с Десмондом союз? Ведь какая-то сила поставила его на порогезаметенной снегом баньки именно в ту роковую, предрождественскую минуту, когдаМарина произносила древние, заветные слова, вызывая из тьмы и света, мрака исияния любовь – единственную на всю жизнь… Но любовь к Десмонду – гибель,потому что напрасная, безответная. Он любился с Агнесс, а вчера так поглядывална скромное «вдовье» декольте Джессики…

И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезынеудержимо подступили к глазам. Вскочив с постели, она принялась тереть глазакулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто проснулась от шума, поднятогогорничной.

– Что ты топочешь, как молодая кобылка в стойле? –проговорила она, откусывая от горячей маслянистой лепешки, какие здесьчастенько подавались к завтраку.

– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости.Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первыйраз.

– Так у тебя новые туфли? – оживилась Марина, как всегдаоживляются женщины, когда речь заходит об обновке – своей или чужой. – А ну,покажи!

Глэдис вмиг вздернула юбки, выставив тоненькие ножки,обтянутые полосатыми, домашней вязки чулками и обутые в нарядные кожаные, спряжками туфельки на французском каблучке.

– Конечно, они не новые, – пояснила Глэдис. – Но мне быотродясь таких не нашивать, кабы не леди Джессика. Она частенько даритслужанкам туфли, потому что быстро их снашивает.

– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина от нечегоделать, для поддержания разговора.

– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя ножкуи показывая сношенный каблучок. – Однако все ее левые туфельки вот такстоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.

– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. Вот уж неподумала бы…

– Между нами говоря, мисс, – заметила Глэдис, – вы вообщеничего и никого не видите, кроме…

Она осеклась и схватила с кровати поднос, но Марина успелавцепиться в него и удержать.

– Кроме кого? Говори! – молвила тихо и, как ей показалось,спокойно.

Глэдис учуяла в ее спокойствии недоброе. В ее голубенькиханглийских глазках заплескался страх, и она выдохнула обреченно:

– Кроме милорда, сэра Десмонда. Простите, что я осмелилась,мисс… Однако вы так добры всегда, что мне хотелось вам как-нибудь помочь.

– Что, так сильно заметно, да? – спросила Марина, с трудомподнимая глаза.

– Заметно, мисс, – кивнула Глэдис. – Вы, как подсолнух,туда-сюда поворачиваетесь, только чтобы взглянуть на милорда. Вроде бы вы дажеэто от самой себя таите, а другим заметно. У нас давно девушки говорят: недиво, мол, что Агнесс волосы на себе от злости рвала, коли милорд в замокдругую привез!

– Агнесс? – удивленно переспросила Марина. – Однако она…царство ей небесное… вроде бы не была милордом обижена?

– Вот видите, мисс, какая вы! – воскликнула Глэдис. – Выдаже и не знаете, что, воротясь из путешествия, милорд к себе Агнесс ни разу недопустил. Слухи ходят, что она чуть ли не голая без зова являлась к нему вкомнату, а он ее выставлял прочь. Оттого и прицепилась к Хьюго. Вот господь ееи наказал за распутство.

– Выставлял прочь? – с трудом выговорила Марина. – Ты,верно, шутишь…

Десмонд хранил ей верность… О господи, спасибо тебе! Путыглупых недоразумений едва не разлучили их навеки. Но теперь все выяснилось! Ах,бедная Агнесс… как она, должно быть, ненавидела «русскую кузину»… Взаимнаяненависть погубила одну из них и едва не обездолила другую. Десмонд не изменялей! Конец несчастьям, недоразумениям, тоске!