* * *

Донесения, которые Дикин посылал в Каир, во многом способствовали тому, что Черчилль изменил свое мнение о партизанском движении, и подвигли его к принятию в конце июля решения послать военную помощь также Тито – с условием, чтобы он не использовал ее против Михайловича. Этот поворот, который особенно приветствовали английские военные круги, без сомнения был связан с тем, что немцы, по британским оценкам, потеряли во время операции «Шварц» 2500 человек (погибшими, ранеными и пропавшими без вести). И это было «достижение югославов, достойное большого уважения, если подумать о том, что Ось организовала примерно 1500 нападений авиации и сбросила 460 тонн бомб»[632]. Способствовали перемене и события в Средиземноморье, прежде всего высадка англо-американских войск на Сицилии. Через 5 дней, 15 июля 1943 г., Тито провел заседание Верховного штаба и ЦК, на котором рассматривалась ситуация на итальянском фронте, а также на Восточном, где Красная армия перешла в наступление. По инициативе Тито приняли решение передислоцировать главную часть отрядов в западном направлении, на территорию, находившуюся под оккупацией итальянцев, чтобы в момент их капитуляции захватить как можно больше. Ну и, конечно, чтобы успешно оказать сопротивление вторжению англо-американских войск в случае, если оно произойдет. В конце августа партизаны контролировали всю территорию от Госпича до Бихача и славонской границы, причем создавали сильные помехи железнодорожному транспорту и готовились к прорыву на адриатическое побережье [633].

В августе они победоносно вступили в Яйце, средневековую столицу Боснии, где находились катакомбы богомилов, которые могли послужить убежищем для Верховного штаба в случае воздушного нападения. Они чувствовали свою значимость, ведь впервые в их руках оказался город, не находившийся в глухой провинции. «Старый мусульманский мир смотрел на нас из кофеен по-восточному бесстрастно, словно донося до нас сообщение: разные силы и орды скакали мимо нас, а мы век за веком сидим на своем месте»[634].

8 сентября Тито услышал по радио о капитуляции Италии. В городе началась стрельба из всевозможного оружия, от пистолетов до пулеметов, а на околице подчас взрывались и гранаты[635]. Конечно, он разделял всеобщее воодушевление, но и сердился, что союзники не известили его своевременно о подписании перемирия с римским правительством. Тогда бы он как можно лучше использовал сложившуюся ситуацию. В любом случае, в течение следующих двух недель его отряды разоружили 13 итальянских дивизий, обеспечили оружием и большим количеством снаряжения и провизии 80 тыс. бойцов[636]. За несколько дней до прихода немцев они заняли значительную часть территории, прежде оккупированной итальянцами. Тем временем с Восточного фронта стали приходить волнующие и воодушевляющие известия. В июле 1943 г., после судьбоносной битвы у Курска, крупнейшего танкового сражения в истории, когда Красная армия победила силы вермахта, стремительно, как лавина, развернулось советское наступление на запад. В середине сентября русские воины «зачерпнули шеломами» воду из Днепра, переправились через него и 6 ноября, в честь годовщины Октябрьской революции, освободили Киев[637].

В это время западные союзники заняли Апулию в южной Италии и в начале октября 1943 г. разрешили Верховному штабу создать свою базу в Бари. Она стала чрезвычайно важным пунктом для отправки помощи через Адриатическое море и для эвакуации раненных бойцов, а также тысяч гражданских лиц, женщин, детей и стариков. Более того, связь с Италией дала возможность влиться в ряды партизан тем приморским словенцам и истринским хорватам, которых фашисты рекрутировали в так называемые особые батальоны и интернировали как подозрительные элементы на юг или на острова. Вместе с бойцами, попавшими в Северной Африке в плен к англичанам, они организовали Приморские бригады и присоединились к партизанской борьбе. Только через Бари на далматинское побережье переправились около 30 тыс. человек [638].

* * *

Поскольку крепло убеждение, что поражение Германии неизбежно, в народно-освободительную армию стало вступать множество добровольцев, и их наконец можно было вооружить. За месяц, начиная с 8 сентября, количество бойцов в партизанских отрядах удвоилось (в армии Тито теперь было около 300 тыс. бойцов), что вызвало определенные проблемы, ведь новички не имели большого военного опыта. К ним присоединились и те итальянцы, которые после краха итальянской армии решили продолжить борьбу, но теперь уже против немцев. Так были сформированы итальянские подразделения, и первым среди них был батальон Гарибальди. Они мужественно сражались в движении Сопротивления. В последующие месяцы погибли 8 тыс. итальянцев, бившихся на стороне партизан, на 3 тыс. больше, чем потеряли жизнь в Югославии за два предыдущих года. Немцы, конечно, захватили в плен и отправили в концентрационные лагеря тысячи итальянцев, но многим удалось вернуться домой при помощи местного населения, снабжавшего их гражданской одеждой и едой[639].

Четники, разочарованные тем, как развиваются события, старались найти какой-нибудь выход из создавшегося положения. Убежденные, что их «единственные враги – коммунисты», они пытались достичь договоренности с немцами, хотя те по-прежнему относились к ним враждебно. Информация об этих попытках укрепила в британском правительстве позиции тех, кто считал, что следует окончательно порвать отношения с Михайловичем. Тот же, со своей стороны, упорно продолжал отказываться от какого-либо сотрудничества с этим «взломщиком», как он называл Тито[640]. Склонить английскую чашу весов на сторону партизан очень помог новый руководитель британской миссии Фицрой Маклин, дипломат и писатель, друг Черчилля и бригадный генерал армии Его Величества. Как представитель генерала Вильсона, командующего войсками союзников в Средиземноморье, 17 сентября 1943 г. он прибыл в Верховный штаб тем же способом, что и его предшественник, – прыгнув с парашютом. По сравнению с миссией капитана Дикина, который являлся всего лишь агентом УСО, это был большой шаг вперед: к Тито послали официальную военную миссию, что de facto, если не de jure[641] означало, что союзники его признали. Через много лет, в одном из интервью Маклин рассказал, что прибыл в Югославию с «открытой», но не «пустой» душой. И действительно, при первой же встрече с Тито он поддался его обаянию, причем на ум ему автоматически пришло изречение Наполеона: «В войне берут в расчет не людей, а человека». Если Дикина Тито и его товарищи считали антикоммунистом и шпионом, то в шотландском консерваторе они нашли (почти что) друга[642]. Его и в самом деле сразу же захватила партизанская эпопея, и вскоре он понял, что планы заключения договора между Тито и Михайловичем, которые всё еще вынашивались в Foreign Office, полностью устарели. После прибытия в Яйце он быстро осознал, что у британского правительства и союзного командования сложились совершенно неверные представления о ситуации в Югославии. Уже через две недели он решил, что вернется в Каир, сообщит о том, что видел, и предложит – как он написал в начале ноября в обширной декларации – отказаться от поддержки Михайловича и существенно увеличить помощь партизанам[643].