Наглядную иллюстрацию того, как дали трещину отношения с Москвой, нарисовал в своих воспоминаниях Кардель: «Сначала мы решили, что не станем сообщать об этом в Москву, поскольку были уверены, что они будут против. Мы по-прежнему верили, что они революционны, но не хотели информировать их из тактических соображений. Всё время нашей народноосвободительной борьбы они подчиняли отношения с нами своим тактическим целям, которые главным образом заключались в том, чтобы остаться в хороших отношениях с американцами и англичанами. Они считали, что если нужно пожертвовать революцией в Югославии, то лучше ей пожертвовать, чем вступить в конфликт по этому вопросу с англичанами и американцами. Мы понимали, что не можем на них положиться и что, если мы хотим пробиться, то должны оставить русских в стороне»[667]. «Пробиться», конечно, означало формально взять на себя прерогативы государственного суверенитета.

Как в Бихаче во время I сессии АВНОЮ, так и в Яйце руководство КПЮ позаботилось о том, чтобы вече было полностью подконтрольно его воле. Решения оно принимало единодушно и с аплодисментами, без обсуждений[668]. Федеративная и республиканская Югославия, несмотря на другие атрибуты, создавалась тем же способом, что и Королевство Карагеоргиевичей. Хотя на второй сессии АВНОЮ провозгласило себя «верховным представителем суверенитета народов и государства Югославия в целом», на деле оно вновь выражало волю и интересы лишь маленькой группы, которая благодаря своей военной силе могла позволить себе организовать новое государство по собственному замыслу, даже не оглядываясь на своего московского защитника. «Новую власть, – пишет Джилас в своих воспоминаниях, – характеризовали разрыв со старым и неверность по отношению к нашим духовным отцам»[669]. Тито в своей вступительной речи решительно отрицал, что народно-освободительная борьба является «чисто коммунистическим делом, большевизацией государства и попыткой коммунистов захватить власть». Это пропаганда «из кухни» Геббельса, которую распространяют оккупанты и их квислинги[670]. В соответствии с этими утверждениями АВНОЮ не обозначило своей позиции касательно будущих общественно-экономических отношений, однако сам факт, что оно потребовало для себя всю политическую власть и позиционировало себя как государственный орган – цитируя Карделя, «орган революции и власти» – указывал, в каком направлении будет развиваться Югославия и в этой сфере[671].

В Яйце не было представителей ни от Македонии, ни от оккупированных областей Сербии, в которых еще процветали монархические настроения. Доминировали хорваты и словенцы. Двух хорватов избрали на важнейшие посты: Тито – председателем Национального комитета освобождения Югославии, обладавшего всеми прерогативами власти, Ивана Рибара – председателем АВНОЮ. Помимо Тито ключевую роль на заседании сыграли два словенца: Эдвард Кардель и Борис Кидрич. Кардель охарактеризовал Кидрича так: «С одной стороны, он был очень энергичен в действиях, неутомимый активист и отличный организатор. С другой стороны, он был глубокий мыслитель, одаренный аналитик и исследователь, который являлся творцом и не удовлетворялся ролью простого исполнителя»[672].

Роль, которую играли при Тито Кардель и Кидрич на II сессии АВНОЮ, по словам Биланджича, послужила главным аргументом в защиту тезиса о том, что в Яйце был осуществлен заговор против Сербии под диктатом хорватов и словенцев как идейных и политических противников сербского народа[673]. «Тот факт, что все союзнические силы признают временное партизанское правительство Рибара – Тито в Боснии и помогают ему, – писалось в донесении, посланном в конце декабря Особым отделом полиции в Белграде Президиуму Совета министров и министру внутренних дел, – и что это событие в центре внимания всего мира, вызвало в сербском обществе всеобщее смятение и озабоченность. Все его бросили, и его судьба отдана в руки именно тех – не сербов, – которые до сих пор доставляли ему больше всего мучений. После войны будет очень трудно избавить сербский элемент в этих краях от страшной коммунистической заразы, так что есть мнение, что будут происходить даже вооруженные конфликты – до тех пор, пока коммунистических бродяг не ликвидируют»[674].

Любопытно, что сербские коммунисты также опасались, что Сербия потеряет роль «Пьемонта» – объединительного элемента – в новой Югославии, тогда как хорватские и словенские коммунисты поднимали вопрос о действительном, а не просто формальном равноправии в планируемой федерации. После II сессии АВНОЮ Тито старался разрешить их сомнения, и для этого встречался с хорватскими и словенскими депутатами по отдельности. При встрече он пообещал им больше, чем впоследствии смог дать. На вопрос генерала Яки Авшича, сохранит ли словенская армия на своей территории собственный язык командования, он решительно ответил: «Ясно, вы – словенская армия и поэтому должны использовать словенский язык…»[675]

* * *

Хотя на II сессии АВНОЮ царила атмосфера воодушевления, она омрачилась трагедией. Накануне заседания пришла телеграмма, в которой сообщалось о гибели Иво Лолы Рибара 27 ноября 1943 г. в результате налета бомбардировщиков на Гламочко поле, откуда он собирался улететь в Каир в качестве главы военной миссии при командовании союзников в Средиземноморье. Тито, имевший большие амбиции и мысливший главным образом политическими категориями, хотел иметь такую миссию, чтобы подчеркнуть свое равноправие с западными союзниками: «Они нам миссию – мы им миссию»[676]. Когда он узнал о смерти Лолы, опустил телеграмму, оперся руками о стол и сказал: «Из-под меня выбили опору». Потом ему пришлось выполнить одну из тяжелейших обязанностей в его жизни – сообщить старому Ивану Рибару, жену которого зарезали усташи, еще и известие о смерти младшего сына Лолы и старшего – Юрицы, который недавно также пал в бою. Рибар молчал, потом обнял Тито: «Тяжела эта наша борьба…»[677]