В связи со смертью Лолы Рибара ходило много слухов и подозрений – не произошла ли она из-за предательства. Однако Владимир Велебит, который в момент рокового налета находился недалеко от Рибара, решительно это отрицает, говоря, что произошедшее было просто трагической случайностью. Тито придерживался другого мнения[678].

Тито, Кардель и их соратники известили Москву о решениях II сессии АВНОЮ лишь после ее завершения. На их депешу ответа не было. «Обычно они отвечали быстро, но в тот раз промолчали. Они не рассчитывали взять нас нахрапом, поскольку не знали, чем это закончится». Поскольку во время войны Сталин долгое время опасался, что Германия и Великобритания заключат сепаратный мир, он не хотел возбудить в Лондоне подозрения насчет «революционных» замыслов России на Балканах. Поэтому он раздраженно прокомментировал, что решения II сессии АВНОЮ – нож в спину Советского Союза. Это высказывание его соратники передали Велько Влаховичу, который представлял КПЮ в Советском Союзе, поскольку не мог сражаться. Во время гражданской войны в Испании он потерял ногу. Хозяин будто бы даже послал Тито телеграмму с протестом, но она так и не была опубликована[679]. Москву беспокоил не только вопрос о монархии, но и тот факт, что из решений АВНОЮ было видно: новые югославские вожди хотят заменить прежнюю гегемонию сербов гегемонией хорватов. «Имейте в виду, – писал Димитров Тито, – что этот вопрос вызывает много спекуляций в различных англо-американских кругах»[680]. Из этих соображений радио «Свободная Югославия» вынуждено было более двух недель замалчивать решения, принятые на сессии. Лишь когда выяснилось, что британские и американские отклики на них вовсе не негативны, и когда о Яйце уже писала вся мировая печать и все радиостанции цитировали резолюции АВНОЮ и говорили о победе Тито, оно отважилось передать сообщение, в котором советское правительство опосредованно и чрезвычайно осторожно подтвердило решения, принятые в Яйце и признала за «лидерами новой Югославии» серьезные успехи в деле объединения ее народов[681]. «Лишь после этого мы получили депешу, в которой не высказали ни согласия, ни несогласия с нами, а дали только общие советы»[682].

Тито хорошо понимал, какую услугу оказал ему Черчилль, не выступив открыто против НКОЮ: «Русские не сражались за нас, – утверждал он много лет спустя. – Ради каких-то своих комбинаций Сталин оставил бы нас и дальше сражаться самим. Позиция Черчилля способствовала внутренней дифференциации сил и помогла нам утвердиться в международном плане»[683]. Таким образом, протест королевского эмигрантского правительства относительно «насилия террористического движения», которое, по его мнению, не представляло национальных, демократических и общественных стремлений югославских народов и имело успех в значительной мере благодаря покровительству «некоторых институций союзников», никто не поддержал. Впрочем, едва завуалированная критика не особо задела Черчилля и не побудила его пересмотреть свои взгляды. После возвращения из Тегерана, 10 декабря 1943 г., он принял в Каире короля Петра II и его первого министра Божидара Пурича, чтобы сообщить им о своем решении относительно Тито и Михайловича.

Пурич пытался протестовать, говоря: «Вы не можете таким образом предать Сербию, свою союзницу в 1914 г. Для вас важны только английские интересы. Весь мир и история вас осудят». «Но Михайлович сотрудничает с немцами», – возразил ему Черчилль. «У Вас есть доказательства?» – спросил Пурич. «Нет, у меня их нет, но я уверен, что он коллаборационист»[684].

Черчилль не был искренен, когда заявил, что у него нет доказательств сотрудничества Михайловича с вермахтом. Он сам в телеграмме, посланной 2 января 1944 г. Идену, утверждал, что получил их от Дикина и от офицеров, находившихся в зоне расположения Михайловича[685]. Он получил их также и с помощью «Ультры», тайну которой британцы охраняли самым тщательным образом, и, конечно, он не мог выдать их югославскому премьеру. Эта конспирация, не допускавшая, чтобы информация об операции «Ультра» просочилась даже в верхушку британского административного и военного аппарата, а также бюрократическая инерция стали причиной того, что политика Черчилля не сразу воплотилась в жизнь. В итоге на рубеже 1943–1944 гг. британцы и американцы (они также послали к Тито свою миссию), с одной стороны, помогали партизанам, а с другой – всё еще поддерживали связи с Михайловичем. Зная о натиске немцев на освободительную армию, военные службы союзников организовали на юге Италии базу снабжения, из которой перевозили оружие и снаряжение на освобожденную часть далматинского побережья. В то же время их самолеты успешно отражали попытки немцев занять все далматинские острова. А военные круги в Каире решили еще раз испытать Михайловича: в декабре 1943 г. командование союзников приказало ему разрушить два моста и тем самым блокировать транспортное сообщение между Белградом и Солунью. «В середине января, – пишет полковник Бейли, который тогда еще был в его главном штабе, – стало понятно, что мосты никогда не будут заминированы»[686].

Под натиском Шестого наступления, предпринятого немцами в Боснии и Санджаке, 6 января 1944 г. Верховный штаб после 145 дней отдыха покинул Яйце. На заседании Политбюро было принято решение разделить его членов на две группы: одна, во главе с Карделем, отправилась в Хорватию, а Тито с Верховным штабом остался в Боснии. Новое наступление не было таким массированым и роковым, как два предыдущих, но, поскольку оно развивалось в зимних условиях, принесло партизанским отрядам много бед. Оно лишь слегка задело Верховный штаб, поскольку он удалился в городок Дрвар в Герцеговине на реке Унац[687]. Город был, можно сказать, в развалинах, поэтому Тито обосновался в пещере на правом берегу реки, перед которой построили трехкомнатный деревянный дом. Пещера находилась на склоне горы Градина примерно в 20 метрах от ее подножия, и из нее открывался великолепный вид на всю долину. К ней вели крутые, вырубленные в скале ступени. Рэндольф Черчилль, сын британского премьера, которого тот послал приглядеться к партизанам, в марте 1944 г. иронично и остроумно написал отцу: «Его (Тито) рабочая комната вся обита парашютным шелком и больше похожа на любовное гнездышко дорогой куртизанки, чем на офис руководителя партизан»[688].