Он шел все тем же быстрым шагом, а ее тащил как вцепившегосяв медведя щенка. В голос вернулась насмешка:

— Это те, где две сотни коней, меньше сотни баб... ох изапах от них!.. и еще зачем-то десятка два волов?..

Она уперлась обеими ногами, остановила, но не знала, чтосказать, смотрела выпученными глазами.

— Да, — призналась, совсем сбитая с толку, — но это толькопередовой отряд. А на волах привезли шатры. Возглавляет сама царица Медея, а отнее пощады не жди. Ты умрешь медленно и страшно. Она мужчин не любит.

Он пристально смотрел в ее лицо, где как в бегущей водеежесекундно менялись выражения.

— Зачем говоришь это мне?

— Не знаю... Наверное, хочу просто узнать больше о такихстранных людях. А ты, похоже, расскажешь больше, если тебя накормить и напоить.

— И почесать, — добавил он серьезно.

— И почесать, — согласилась она, не замечая невеселойнасмешки, — чем под самыми страшными пытками.

Он несколько мгновений испытующе смотрел ей в глаза. Мара наэтот раз смотрела открыто, и, странное дело, внезапно захотелось, чтобы этотгрубый зверь взял ее огромными лапами с двух сторон за пояс чуть повышебедер... а то и за бедра, притянул к себе, прижал к грубому и дурно пахнущемутелу подлого и лживого мужика. А она, всегда умеющая за себя постоять, накакие-то сладостные мгновения ощутит себя слабой и беспомощной, о которойзаботится и защищает более сильный и надежный...

Она с усилием стряхнула странное наваждение:

— Ты зайдешь в наш стан? Тогда я пойду впереди, предупрежу.Иначе тебя изрешетят стрелами раньше, чем ты как дикий кабан вылезешь, ломаякусты.

Мрак пожал плечами:

— А почему нет?.. Две сотни коней, сотня баб да десятокволов... Почему не зайти?

Она стиснула зубы, напоминая себе люто, что мужчин надовоспринимать такими, какие есть. Их не переделаешь, разве что убивать, а разэтого убивать пока... не задумано, то надо соглашаться или поворачиваться иуходить.

— Тогда иди прямо, — велела она, снова становясь надменной ине терпящей возражения, — никуда не сворачивай. А я вернусь к коню, поскачу поопушке. Это малая дуга, я подготовлю царицу Медею.

Когда ее тонкая фигурка исчезла за деревьями, Мрак грянулсяо мягкий мох, больно укололся о сучок, поднялся волком. Уже привычно сложилнехитрое имущество на портки, завязал в тугой узел, запихнул обратно палицу,что норовила вывалиться. Ноздри ловили густые струи воздуха, в которыхразличались запахи всех коней, и сейчас он мог не только пересчитать, но ирассказать, сколько в табуне кобыл, указать на двух жеребых...

Все-таки лес, а деревья, хоть и мелкие, все же деревья, а негруды камней или голая равнина степи. И здесь чувствует себя лучше, чем рыба вводе.

Кони и поляницы были по ту сторону стены могучих деревьев.Такие вырастают на опушке, защищая остальной лес от натиска знойной степи,огромных стад туров, но Мрак в красочном запахе видел коней и людей так жечетко, словно уже стоял в поле.

Он выронил узел, оборотился, оделся, постоял малость,привыкая к облику слабого в одном, сильного в другом человека. Затем медленнодвинулся через кусты, пока не вышел на опушку.

Полуобнаженные женщины рубили молодые деревца, ставили подсенью огромных ветвей шатры, стаскивали сухие ветки и бревна в кучи, утаптывалиместа для костров, спешно снимали с заводных коней закопченные котлы.

По всему было видно, что поляницы только что переправилисьчерез реку. Коней небольшими группками развели к наспех устроенным коновязям, кмордам подвязали мешки с овсом. Кони жевали, монотонно вздергивая мордами,подбрасывали остатки овса.

Он вышел из-за деревьев и открыто пошел в полевой стан.Поляницы заметили не сразу, слишком заняты работой, затем с яростными криками —все же бабы, отметил Мрак — ринулись наперерез. Лица яростные, перекошенные.Каждая хватала нож, топор или дротик.

Он развел руками, показывая, что в ладонях ничего нет:

— Я к Медее!

Женщины окружали его по широкой дуге. Хищные, злые, авыглядеть старались еще злее. Их лица и тела были разрисованы краской. Узорыжуткие, пугающие, со змеями и пауками, но только больно умный волхв не заметитих сильных женских тел, широких бедер, оттопыренных ягодиц, а станетрассматривать голографию, то-исть, рисование по голому.

Одна потребовала хмурым сорванным голосом:

— А кто сказал, что ты нужен Медее?

— Я сказал, — ответил Мрак сочувствующе, понимал как женщинанапускает на себя страшный вид, чтобы не показать как ей боязно самой. —Останови меня, и услышишь, что она тебе скажет.

В окружении острых копий он двинулся к самому большомушатру. Одна поляница скользнула вовнутрь, послышались приглушенные разговоры.Волчьи уши сейчас бы, подумал Мрак досадливо.

Полог распахнулся, его придерживала поляница. Медея вышла, ивзгляд, которым окинула лохматого мужчину, не обещал ничего, кроме быстройсмерти. Она была все в том же наряде: вязаном свитере под самое горло, широкойюбке с золотыми бляхами, это было царственно и походно одновременно, и Мракпожалел, что царица не в одеянии обычной поляницы. Грудь ее оставалась высока,сама Медея ослепляла белой как снег нежной кожей, и Мрак боялся представить еев звериной шкуре с выпущенной на свободу левой грудью.

Похоже, что-то отразилось в его лице. Медея холодным голосомбросила:

— Говори быстро. Если потревожил меня зря — умрешь здесь же.

Она кивнула женщинам. Острия копий больно уперлись Мраку подребра. Одно сзади кольнуло под левую лопатку. Он покачал головой, здесь женщиныеще злее, чем в замке. Они всегда злее и наглее, когда сбиваются в кучи, это поодиночке овечки...

Стараясь не делать резких движений, он выудил из сумыскрыньку на цепочке, буркнул небрежно:

— Грубая ты, Медея. Я всего лишь проходил мимо. Дай, думаю,зайду... Вдруг это ты обронила.

Ее рука жадно выхватила крохотную скрыньку. Расширеннымиглазами смотрела, щупала, гладила кончиками пальцев. Мрак видел как борется сжеланием открыть, взглянуть что внутри, не украдено ли ее сокровище. Потом еевзгляд обратился к Мраку. Он увидел как медленно меняется ее взгляд отликующего к подозрительному.

Не ты ли, сказали ее глаза, и срезал с моей шеи? Мраксмотрел честными наглыми глазами. Мол, скрынька же у тебя, что старое ворошитьи докапываться? Ежели во всем копаться, то столько грязи и дерьма нароешь, чтои жить в нем не захочешь. Ведь выкопанное дерьмо обладает таким волшебнымсвойством, что закопать его трудно, а забыть и вовсе нельзя.