Сереже: – А ты чего молчишь? Или считаешь, что это нормально, когда гостям предлагают трахнуть известного композитора?

– Ей под тридцать, – сказал не поддавшийся на вызов Сережа. – Она замужем, работает в какой-то солидной компании. Это пропасть. У вас так не получится.

– А мы попробуем, – сказала Анька. – С этого дня – «здрасьте – пожалуйста».

– Ты хочешь в двадцать лет стать Анной?

– Но ты же как-то стал Сережей.

– Папа – полковник, – многозначительно подняв палец вверх, напомнил Женька.

По некоторым теориям, хорошо освещенным в научной фантастике, звездная система альфа Центавра обитаема. Установить степень достоверности этого утверждения пока никому из землян не удалось, потому что лететь до ближайшей звезды пришлось бы более миллиона лет. Но нам с Анькой, чтобы в этом убедиться, понадобилось меньше недели, потому что яркий представитель расы центаврийцев жил с нами на одном этаже.

Последние пять минут, оставшиеся до конца тихого часа, он носился по коридору и разыскивал свои вещи, которые должны были помочь ему в соблазнении прекрасной землянки на празднике русской песни. На самом деле Женька готовился так к каждому выходу из корпуса, но думать, что вся эта канитель из-за любви, было интереснее.

– Где мои Armani черные? Вот тут на столе лежали, никому не мешали!

– Это те, что с дырой сексуальною от бедра до колена до самого? – спросила Анька. – В туалете висят на веревочке. В темноте мы компот на них вылили. Если спросишь про поло брусвяное, оно там же, где и валялося. В игровой, по-за полками с книгами. Посмотри же на двор, добрый молодец, – продолжила она и подвела его к окну. – Какой праздник здесь грянет невиданный! Борода стелет в круг ковры синие, разукрашены задник с трибунами, самовар несет девка красная, на груди спелой «Yes» написано.

Я потянула на себя крякнувшую створку и показала на задник, замотанный куском обоев, с обратной стороны которого просвечивала надпись «Виталик – молодец!» По периметру линейки были разложены коврики для йоги, а через волейбольную площадку шла Маринка и несла из главного корпуса огромный самовар для чаепития.

– Давай действуй, – сказала я, намекая на то, что Маринке нужна физическая помощь молодого центаврийца. – Это шанс завязать разговор.

Жители альфа Центавры не размножались, по крайней мере способом, известным на Земле. Это стало ясно, когда Женька, вместо того чтобы спуститься и помочь Маринке донести самовар, высунулся по пояс из окна и крикнул:

– Эй, какая у вашего отряда песня?

От неожиданности Маринка чуть не уронила самовар себе на ноги.

– «Как хотела меня мать да за первого отдать!» – прокричала она в ответ. – А что?

– Ну и про что она? – поинтересовался Женька, довольный тем, что удалось завязать разговор.

Маринка поставила самовар на грунт и отряхнула друг о друга затекшие ладони.

– Да шесть женихов перебрала, и все не то! – прокричала она как можно громче. – Один бабник, другой алкаш… Только седьмой ничего оказался. Румяный да веселый. Как ты!

Ветер поднял Маринкин юбку и она, хохоча, с опозданием прижала ее к ногам.

– Спроси ее, в чем тогда дело? – подсказала я из-за занавески. – Почему к седьмому не идет, раз он такой хороший?

– Ну и в чем тогда дело? – спросил молодой центавриец. – Почему к седьмому не идешь?

– Да потому что сосватана уже!

Маринка поплевала на ладони, подхватила самовар и, утопая по щиколотки в грунте, продолжила путь.

– Значит, правда, – сказала Анька сама себе и стала затаскивать Женьку обратно в вожатскую. – Ай, ну и ладно, забудем. Тот седьмой сам не захотел ее брать и, наверное, правильно сделал.

Дырявой хлебной корочкой висит в небе белая луна. Солнце еще не зашло за главный корпус, а она уже поспешила занять свое место над соснами. Вечереет. Дует ветер. Теплый, но надоедливый. Загибает углы синих ковриков, грозится оторвать кусок обоев с задника в виде незавершенного эллипса, хочет открыть «Гудрону» неоспоримую истину: «Виталик – молодец!». Но крепко сцеплены красной изолентой края транспаранта, потому что не об этом нужно сейчас знать. «С песней весело живем!» – вот пионерский привет этого вечера.

Удалая, молодая, красивая, гуляет русская песня по верхушкам юных берез, рвет душу на части, как, сидя на бетонной подножке задника, рвет баян раскрасневшаяся тетя Люба. Широко расставлены в стороны толстые колени, туго натянут на пудовой груди халат, хлестко поругивает баянистка западающую кнопку.

Здесь же, за тонкоствольной красавицей-березкой, попыхивает папироской страдающий тяжелым похмельем Борода. Две сестры, Светлана и Лолита, кутаются в сторонке в побитые молью павловопосадские платки и, смутно помня вчерашний день, в ярких деталях пересказывают друг другу события довоенного прошлого. Гудит «Гудрон».

В центре круга из занятых детьми и вожатыми ковриков для йоги стоит Ленка с отрядом и, глядя на обкусанную с одного края хлебную корочку луны, выплакивает из души остатки девичьего горя:

«То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит —

То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист, дрожит.

Извела меня кручина,

Подколодная змея!..

Догорай, моя лучина,

Догорю с тобой и я!

Не житье мне здесь без милой:

С кем теперь идти к венцу?

Знать, судил мне рок с могилой

Обручиться молодцу».

– У вас повеселее ничего не нашлось? – Анька показала Виталику на лежащего на коврике бледного Женьку. – Этот совсем плохой, а еще вы со своей песней.

Виталик склонился над Женькой и заглянул в его стеклянные, смотрящие в бездонную высь глаза.

– Да кто ж знал, что так случится? Все же нормально начиналось. Лучше бы его опять током ударило. Отмучился бы сразу, чем вот так.

«Расступись, земля сырая,

Дай мне, молодцу, покой,

Приюти меня, родная,

В тесной келье гробовой.

Мне постыла жизнь такая,

Съела грусть меня, тоска…

Скоро ль, скоро ль гробовая

Скроет грудь мою доска?»

Кланяется своим слушателям благодарная Ленка, говорит баянистке теплое душевное спасибо, забирает со стола причитающийся ее отряду румяный каравай. Далеко несет аромат пышной сдобы хулиган-ветер.

– Хватило бы на всех, – бормочет Нонна Михайловна и, волнуясь, пересчитывает оставшиеся караваи.

На широкую ногу гуляет «Гудрон».

– Может, ему пожевать чего? – спросила Ленка, склонившись над Женькой, и с хрустом свернула хлебному лебедю блестящую шею. – Мне всегда в таких случаях помогает.

– Ой, только не лебедей этих. Одна изжога от них, – попросила Анька и замахала руками на ее детей. – Разойдитесь! Видите,