у неё было время ухаживать за руками и пудрить нос. Впрочем, никакой классовой враждебности к Ирме Такконен, а также упоительного восторга по поводу того, что её настигла «карающая длань пролетариата», как выразились бы советские пропагандисты, Катя не испытывала. «Мне ли радоваться? – подумала она. – Разве меня она не настигла в 1917 году? И ничего хорошего я от этого пролетариата не увидела. Вот, ваше сиятельство княгиня Белозёрская, – она повернулась, снова взглянув на себя в зеркало, – всё на вас чужое. Платье и ботинки вашей бывшей подруги, княжны Марии Шаховской, взяли без спроса в её усадьбе, – она мрачно усмехнулась. – Пальто и сумочка – некой Ирмы Такконен, погибшей под бомбежкой. Только шляпка ваша собственная, да и то вуаль пришлось оторвать. Вы же собираетесь изображать из себя простушку».

Отдернув занавеску, Катя взглянула на улицу внизу. Та самая улица Силтасааренкату в рабочем квартале Хельсинки, о которой ей не без гордости рассказывал Паананен. В доме напротив от царских «ищеек» прятался их любимый Ильич, и «его охраняли рабочие». «В то время как раз мы с Машей Шаховской танцевали на рождественском балу в доме Энгельгардта и волновались, кого из нас Гриц пригласит на вальс первой». Дом Энгельгардта с тех пор тоже стал народным достоянием, как и весь Санкт-Петербург в целом, превратившись в Ленинград. Отсюда с Сиотасааренкату рукой подать до площади Хаканиементори, где в пивной «Хиускикури» она рассчитывала встретиться с рабочим активистом Кутуненом. Накануне поздно вечером в Пори, оторвавшись от полиции, она пришла к ювелирному магазину Пекканена и ждала Паананена до 21.00, как договаривались. Но он не появился. Удалось ли ему уйти от преследователей, или он погиб, – Катя не знала. Судя по яростному характеру перестрелки, которую она слышала, убегая, второе не исключалось. В 21.20 она села в Пори на поезд, который довез её до Тампере, и только там глубоко за полночь с большими трудностями ей удалось пересесть на поезд в Хельсинки. Бомбардировки повредили в некоторых местах железнодорожное полотно, сообщение нарушилось, поезда ходили редко и медленно – ждали, пока проведут ремонтные работы. По этой причине пассажиров скопилось много, вагоны были набиты битком, никто не ехал по билету, на него только смотрел проводник при посадке. В вагоне было душно – не продохнуть. О чем говорили пассажиры, Катя не знала – по-фински она не говорила. Только извиняющее улыбалась, когда её просили подвинуться, чтобы пройти. Люди в вагоне ехали самые разные, и побогаче, и победнее, на неё никто не обращал внимания. Но, в общем, все вели себя вежливо. В пути несколько раз останавливались – объявляли, что работы на путях впереди ещё не закончены, а однажды даже объявили воздушную тревогу. Поезд остановился. Началась паника, люди давили друг друга, стараясь побыстрее выйти из вагонов. По счастью, быстро выяснилось, что это ошибка, и поезд двинулся дальше. В Хельсинки прибыли утром после почти двенадцати часов, проведенных в дороге. Едва выйдя с вокзала, Катя сразу увидела, что город недавно подвергся воздушному налету советской авиации. Горели трамваи, автомашины, несколько домов было разрушено и полыхало, пожарные машины с сиренами проносились мимо, спеша к месту пожара, на тротуарах ещё лежали тела погибших – не успели убрать. Свернув с вокзала на тихую улицу, ведущую к Зоологическому музею, – Кате хотелось избежать центральных городских улиц, где наверняка было много полиции, – она и наткнулась на тело Ирмы Такконен, погибшей при бомбежке. Помня наставления Паананена, не появляться в рабочей пивной в богатой буржуазной одежде, так как это могло бы вызвать негативную реакцию, Катя ещё в поезде размышляла, где ей приобрести пальто и сумку попроще. Просто прийти в магазин и купить казалось небезопасным. У любого продавца вызвало бы удивление, что дама в богатом пальто с меховым воротником вдруг примеривает одежду, которая совсем не подходит ей по статусу. А где удивление – там и подозрение, это неразлучные спутники. В сложившихся условиях войны любое подозрение может означать мгновенный звонок в полицию. А с полицией лишний раз Кате встречаться нельзя – это верный путь к провалу всего дела, да и к собственному аресту. К тому же надо было приобрести какие-то документы. В тех, что выдала ей Коллонтай, она значилась супругой преуспевающего коммерсанта – для встречи с активистами в рабочей пивной всё это явно не подходило. Так что пальто и сумочка несчастной Ирмы Такконен пришлись Кате как нельзя кстати. Там же в подворотне, – благо, прохожих на улице не было, все ещё прятались после налета, – Катя сняла свое белое пальто, завернула его в газету, – их много валялось на тротуаре возле разбитого осколками киоска, – перевязала кушаком. Надела пальто убитой, взяла её сумочку, переложила в неё всё содержимое ридикюля, в том числе и свой вальтер. Сам же ридикюль оставила мёртвой Ирме Такконен. Её это сумка или не её – кто будет разбираться. Может, потом кто из соседей и вспомнит, что у неё никогда такого дорогого ридикюля не было, но когда это ещё будет? Да и вспомнят ли? Сумку могли просто украсть – это не исключается, хотя как раз денег-то в ней и не было. Ирма Такконен не прихватила с собой кошелек. Видимо, пилка для ногтей была ей гораздо нужнее. В новом пальто и с новой сумкой в руках, Катя обошла квартал вокруг Зоологического музея – он был оцеплен полицией после бомбардировки. Она видела много пожарных машин и машин скорой помощи – разрушения оказались значительными. И это в самом центре финской столицы. На следующей остановке она села на трамвай и доехала до Каллио. Прочитав объявление на остановке, поднялась на пятый этаж дома на Силтасааренкату, того самого, где жил Ильич. В объявлении говорилось, что хозяйка сдаёт комнату, недорого. «Может, приобщусь к великому? – подумала Катя про себя насмешливо. – Что-нибудь напишу, например “Государство и революция”. Когда вернусь в Москву». Она позвонила в дверь. Хозяйка, пожилая финка интеллигентного вида, сообщила, что комната действительно сдаётся, но находится в доме напротив. «Это жаль. Гения из меня не получится. Да и то верно, не для моей больной головы такие занятия», – вздохнула Катя.

– Можно снять комнату на дня два-три? – спросила она хозяйку. – Я заплачу сразу.

Хозяйка несколько секунд раздумывала: конечно, ей бы хотелось, чтобы комнату сняли на длительный срок – сумма была бы внушительней. К тому же беженцы уже прибывают из районов, где начались боевые действия.

– Я заплачу дороже.

Кате были понятны её сомнения. И видимо, её последний аргумент подействовал.

– Что ж, хорошо, живите, – согласилась она и отдала Кате ключ.

Комната оказалась маленькой, полукруглой. Из мебели – только стол, старый трехстворчатый дубовый