обладать. И приобретём Четыре Великих Неизмеримых Состояния Души, которые являются поддержкой мудрости. И испытаем смерть, которая положит конец нашим Пяти Накоплениям…» Эти слова повторяются речитативом, пока повторяющие не входят в транс!

Валя метнула взгляд на Вику и поняла, что тексты ей знакомы.

– Как же отличить опасные религиозные объединения от неопасных? Ведь для подростка, вступившего в «Аум Синрикё», оно ничем не отличается от кришнаитов? И то, и другое для него увлекательная игра, – спросила Валя.

– Да что ж вы на всю страну лепите? – закричала женщина из «Комитета по спасению» и выбежала к первому ряду. – Кто их отличать-то будет? Запретить, посадить и расстрелять!

– Первая камера, снимай, снимай, снимай её! – гаркнула Рудольф.

Девочка с микрофоном испуганно протянула женщине микрофон.

– Речь о тысячах детей, пропавших для своих семей! Мой девятнадцатилетний сын ушёл в секту! – прокричала женщина и заплакала. – Верните мне моего сына!

– Он совершеннолетний, – повысил голос Островский. – Это его выбор!

– Совершеннолетний, но я уже не рожу другого! – зарыдала женщина в голос.

– Увести его из секты не можете ни вы, ни я и ни православная церковь. Мы можем только создать государственный орган, контролирующий религиозное поле. В царской России таких органа было два, – Островский поднял два пальца викторией.

– Хватит! Наконтролировали церковь за семьдесят лет! – взревел батюшка. – Наш контролёр – Господь!

– Цивилизованному государству необходимо установление статуса и компетенции религии, – повернулся к батюшке Островский.

– Не надо нам цивилизованного государства! – закричала женщина. – Верните нам детей!

– Так они же от вас туда сбежали! Не от меня, а от вас! Вы с нами сейчас так нетерпимы, представляю, как вы на сына своего давили! – прорвало Островского.

– Да что ж вы этого карлика не заткнёте? – выбежал бородатый мужик из заднего ряда и обратился к Вале: – Почему он оскорбляет мать?

– Ой, снимай его! Ой, хорошо! – постанывала Рудольф, потирая руки.

– Послушайте, здесь идёт дискуссия, – Валя уже совсем не знала, что делать. – Мы пытаемся понять ситуацию, в которую попали вместе со своими детьми…

И снова не заметила, как оговорилась.

– Он же глумится над нами! – выкрикнул бородатый мужик и предложил плачущей женщине: – Пошли отсюда!

Женщина машинально кивнула и пошла за ним к выходу.

– Эй, – переполошилась Катя, – «Комитет по спасению»! Нам ещё вас во второй части снимать!

– Пошла на х..! – оборонил мужик на ходу. – Еврея своего купленного снимай!

Островский, ни капли не похожий на еврея, только развёл руками.

– Уход снимай, снимай, снимай, ноги чтоб были… – прокричала Рудольф и скомандовала: – Лебёдка, не спи!

Валя с трудом вернула себя в работоспособное состояние, заглянула в сценарий и сказала своими словами:

– Сергей Михайлович, позиция, на которой стоите вы, – всё должно подчиняться закону. Позиция, на которой стоит православная церковь – всё должно подчиняться её ценностям. Позиция, на которой стоят родители – дети должны быть возвращены. И каждый по-своему прав!

– Умничка моя, – чмокнула воздух Рудольф, – как ты такое только родила?

Валя сама удивилась, показалось, что телекамеры делают её умнее.

– Корабельский! Опять сюжет вовремя не готов! – выкрикнула Рудольф.

– Да готов, готов, смотрим, – успокоила Катя.

На мониторах, расставленных по студии, побежал сюжет. Перед зданием Госдумы стоял поп-депутат Глеб Якунин, Валя видела его в думском буфете и искала глазами на рясе депутатский значок.

Глеб Якунин объявил в камеру:

– Нет правового понятия «тоталитарная секта», но если признать его существование, то РПЦ по всем признакам огромная тоталитарная секта. Там железная дисциплина, подчинение Синоду и Патриарху, увольнения священников и епископов без определения и объяснений, отсутствие церковного суда, демократии и выборов. Епископ не выбирается, вопреки решениям Поместного собора 1917–1918 годов, не выбираются священники. Собственность конфискуется фактически в пользу Синода и Патриарха, а конфискация собственности – главный признак тоталитарности.

Сюжет кончился, все сидели замерев.

– Начали Львом Толстым, отлучённым от церкви! Кончили Львом Якуниным, отлучённым от церкви! – оседлал микрофон батюшка. – Отцы и матери, пришедшие спасать своих чад, не нашли в вас поддержки!

– От кришнаитов никакой пользы, не работают, только песни поют, – ни к месту высказалась женщина со второго ряда. – Раньше таких высылали за тунеядство.

– А попы ваши лучше? Здоровые, жирные, на них пахать надо, а они только жрут, пьют и богу молятся! – повернулась к ней другая.

– Я верующий человек, – вышел вперед мужчина интеллигентного вида и вырвал у администраторши микрофон. – Данный святой отец выражает не позицию церкви, а лично свою! Мне как верующему стыдно! Это какой-то православный ку-клукс-клан!

– Стоп! Стоп! Стоп! Шикарно! – выдохнула Ада. – Снято! Лебёдка, завершай, внутри ещё прокладок наклеим. Только воды глотни этикеткой к камере!

Валя правильно налила воды и произнесла выученное:

– Потребность в вере в переходный период выше, чем в период экономической стабильности. И это важно обсуждать, раз сигналы добра и зла перестали различаться не только в нашей светской, но и в нашей религиозной культуре.

– А теперь фонограмма! Кришнаиты пошли, пошли, пошли! – погрозила Рудольф кулаком кому-то за задник.

И оттуда поползла выстроившаяся в цепочку группа кришнаитов с блаженными лицами, шумелками, трубилками и бесконечным «Харе Кришна».

– С Лебёдушкой работать как вальс танцевать, – подытожила Рудольф, когда все, включая Вику, Соню и Юкку, собрались в её кабинете перед накрытым столом. – Родилась звездой! Только что делать? И Якунина в корзину жалко! И церковь, как бы, занесла за «Святую» воду!

Юкка в это время тряс руку Островскому, уверяя, что благодаря таким, как он, у России есть цивилизованное будущее. А Валя с грустью заметила:

– Теперь народ ещё меньше понимает, идти в секты или нет.

– А тебе не по х…? – удивилась Ада, заглатывая коньяк.

– Мне – нет! – отрезала Валя.

– Тогда вступай в «Комитет по спасению молодёжи», видела, какие там бабы-жабы? Тебе водку или шампанское? Нарежем так, что зритель не отклеится, а церкви скажу, сами виноваты, раз такого попа прислали, что юриста сбить не может, – и влила в себя коньяк, не дожидаясь остальных.

– Предлагаю тост за моё поступление во ВГИК! – лукаво объявила Вика и подмигнула Аде.

– Пташка – огонь! – улыбнулась Рудольф. – Кровь не водица – мозги в деда!

– В сценарии накрылись мои лучшие вопросы, – капризно отозвалась Вика.

– Ад, ей заплатить надо, – напомнила Катя.

– Не базар, – кивнула Ада.

Подняла с полу свою огромную сумку, расстегнула на ней молнию, обнажив пачки долларов, вытянула из нераспечатанной пачки стодолларовую бумажку и протянула Вике. Вале было ужасно противно, что они облизывают Вику, как наживку на крючке, с которого теперь не сорваться, но пути назад не было.

– У меня к вам ряд претензий, – начал было Федя Кардасов.

– Все претензии через Аду и Катю, – переадресовала его Валя.

– За съёмку три раза сердце останавливалось, – призналась Рудольф. – Тебе, Лебёдка, сейчас тяжело,