Стоя под миллионами бесконечно далеких звезд, ярко сиявших в черном небе, и обдирая с кузова маленькие черные свистки, а с рамы багажника на крыше – испачканные кровью флажки, Крейн думал, осмелится ли он еще раз выпить после того, как они чудом избежали катастрофы, и если нет, то каким образом ему не лишиться рассудка, а то и не покончить с собой, и еще он думал, что старик имел в виду, говоря о свете и тьме, и еще о том, значит ли то, что он является сыном Короля, что он сам – валет, претендующий на все, связанное с этим таинственным троном в диких пустошах.

По шоссе проехал седан неразличимой в темноте марки, и в то мгновение, пока машина проносилась мимо, Крейн вообразил себе, что женщина, сидевшая на пассажирском сиденье и взглянувшая в его сторону, – Сьюзен. Он уставился вслед машине. Лицо ничего не выражало, но, по крайней мере, вроде бы не было злым.

«Ты отлично поцеловал ее», – подумал он, вспомнив о виски и пиве.

Закончив обдирать камуфляж, они с Мавраносом влезли в «Сабурбан» и поехали дальше. Мавранос держал стрелку спидометра на семидесяти, но им так и не удалось догнать ту машину, в которой Крейн, как ему думалось, увидел призрак Сьюзен.

Через некоторое время они миновали яркий оазис «Невада лэндинг» – казино, выстроенное в виде двух роскошных миссисипских пароходов, обращенных носами к востоку. Псевдокорабли выросли из-за горизонта впереди и вскоре утонули за горизонтом позади, а потом «Сабурбан» снова погрузился в темноту.

Может быть, она остановилась здесь, думал Крейн, поднялась на борт. Он посмотрел назад и подумал о том, суждено ли им еще встретиться.

– Две луны, – сказал Мавранос, не вынимая изо рта сигарету.

Крейн заморгал и устроился поудобнее на тряском сиденье.

– М-м-м? – Он в который раз чуть не уснул.

– Тебе не кажется, что спереди восходит луна? Но ведь мы оставили луну позади.

– То, что впереди, это Лас-Вегас.

Мавранос хмыкнул, и Крейн понял, что он подумал о замке случайности.

Из-за этой светлой четверти горизонта медленно поднимались, затмевая звезды, трепещущие и сияющие белые, голубые и оранжевые башни.

В конце концов они покинули 15-ю автостраду на перекрестке с Тропикана-авеню, а потом свернули налево на Лас-Вегас-бульвар, который чаще называли просто Стрип. Даже здесь, в южном конце города, улицы были ярко освещены, и «Тропикана», «Марина» и еще не открытый «Экскалибур» подпирали ночное небо.

– Проклятье, – сказал Крейн, глядя из окна автомобиля на гигантские белые башни и ярко расцвеченные конические крыши «Экскалибура». – Выглядит как самая большая лунка на собственном поле для мини-гольфа Господа Бога.

– «Экскалибур», – задумчиво произнес Мавранос. – Скорее всего, по мотивам легенд об Артуре. Интересно, есть у них ресторан «Сэр Гавейн» или «Зеленый рыцарь»?

Оззи тоже посмотрел на вычурное здание.

– Я читал, что там есть итальянский ресторан под названием «Ланс-а-Лотта-пицца». Куда ни глянь, сдержанность и хороший вкус. Но и правда, Лас-Вегас, похоже, подсознательно вроде как ощущает, что… что он такое есть. Каким его создал Бен Сигел.

– Бен Сигел создал Гиблую Часовню, которую ищет Арки? – спросил Крейн.

– Ну, – сказал Оззи, – полагаю, он не создал ее здесь; он пробудил ее. К появлению Бена Сигела это место как раз созрело.

– Держать на север? – спросил Мавранос.

– Да, – сказал Крейн. – Там, на Чарльстон-бульваре, должна быть уйма супермаркетов; это следующий большой перекресток за Сахарой. – «Где, – добавил он мысленно, – мы в шестидесятом году нашли младенца Диану. Одному Богу известно, где мы найдем ее сейчас». – Налево или направо – решай сам.

– И найди, между делом, где-нибудь кофейню, – добавил Оззи. – Или нет, винный магазин; мы купим там «коки» и льда и погрузим все это в холодильник. Смена Дианы, вероятно, заканчивается на рассвете, и нам потребуется кофеин, чтобы глаза не закрылись до тех пор. – Он зевнул. – А потом найдем где-нибудь дешевый мотель.

Мавранос посмотрел на Оззи в зеркало заднего вида.

– Нынче ночью мы пройдемся по продовольственным магазинам, а завтра вдарим по казино, верно? Значит, я смогу начать искать мой… фазовый переход.

– Именно так, – подтвердил Оззи. – Мы расскажем тебе, что к чему. – Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, закрыл глаза и облокотился на портативную плитку Мавраноса. – Разбудите меня, когда найдете супермаркет.

– Будет сделано, – пообещал Крейн, глядя вперед туманящимся от усталости взглядом.

После великолепия перекрестка с «Тропиканой» уличное освещение пригасло до нормального для любого города состояния вплоть до «Аладдина», а там и «Балли», и «Дюны», и «Фламинго» воздвигли свои вертикальные поля из миллиардов синхронизированных лампочек.

Крейн уставился на «Фламинго». Над входными дверями и широкими подъездными дорогами плясали каскады алого, и золотого, и оранжевого цветов, отчего казалось, будто здание охвачено огнем. Он вспомнил, каким видел его двадцать лет назад, когда у него имелась только одна скромная башенка на северной оконечности и отдельно стоящая неоновая вывеска перед фасадом, а потом смутно припомнил длинное приземистое строение, отделенное от автострады широким газоном, куда он ходил со своим родным отцом в конце сороковых.

«Владение Сигела, – подумал Крейн. – А потом – может быть, и сейчас – моего отца».

Даже в полночь трехполосная односторонняя Фримонт-стрит ослепляла белым сиянием, обрамлявшим «Подкову» Бинайона, и ослепленные туристы, вылезавшие из такси, моргали и смущенно улыбались. Плата за проезд была одиннадцать долларов с мелочью, и когда один из туристов вручил Бернардетт Дин двадцатку, она посмотрела на него без выражения и осведомилась: «Все в порядке?»

Как она и надеялась, он воспринял эту реплику как нечто вроде «Это место в центре вас устраивает?» и решительно кивнул. Она тоже кивнула, сунула двадцатку в карман и вынула из гнезда микрофон, будто собиралась запросить следующий заказ. Смутившись настолько, что попросить сдачи язык не повернулся, турист закрыл дверь и присоединился к своим товарищам, которые неловко топтались на ярко освещенном тротуаре.

«Страх перед публикой, – подумала она. – Им кажется, что все смотрят на них, и боятся, что не знают нужных па».

По тротуару взад-вперед расхаживали забастовщики из профсоюзов кулинаров и барменов; они держали плакаты, а у молодой женщины с очень короткой стрижкой был мегафон.

– Не-еве-езе-ение-е! – нараспев вещала забастовщица невыразительным потусторонним голосом. – Невезение в «Подкове»! Про-охо-одите ми-имо-о, неуда-а-ачни-ики!

«Боже, – подумала Дин. – Может быть, я тоже начала бояться публики?»

Каждый День благодарения Бинайон дарил всем таксистам по индейке, и Дин, которую все причастные к ночной жизни Лас-Вегаса именовали Нарди, всегда высаживала клиентов, желавших приехать в центр города, перед «Подковой». Сейчас она подумала, что, похоже, скоро придется переключиться на «Четырех дам».