Диана ждала реплики «люди-проклятые-неразумные-обезьяны». Он сказал накануне, что будет ночью работать над сценарием, а блеск его ночных озарений к утру всегда сменялся обидой на весь мир.

Она услышала, как завозились у себя Скэт и Оливер, и потому допила вино, вымыла бокал и убрала его, пока дети не появились здесь.

– Не учи меня, как воспитывать моих детей, – сказала она Хансу, который, конечно же, открыл было рот, чтобы сделать какое-то замечание. – Да, я знаю, что ты не произнес ни слова.

Ханс, естественно, не стал возмущенно закатывать глаза, но тихо вздохнул и вновь обратился к газете.

Она подошла к телефону и вновь набрала номер, свободной рукой нетерпеливо отбрасывая с лица длинные пряди светлых волос. Пока она стояла, слушая доносящиеся издали телефонные гудки, мальчики явились в кухню и извлекли коробки с зерновым завтраком и молоко.

Она повернулась к ним. Скэт надел футболку с эмблемой «Бостон ред сокс», а Оливер – камуфляжную майку, которая, по мнению Дианы, подчеркивала его животик. Оливер наградил ее, как она решила, саркастическим взглядом, и она поняла, почему Ханс закатывает глаза, говоря о детях.

Просто у Ханса нет отцовских качеств, думала она, слушая повторяющиеся гудки. Где же… Мел Гибсон, Кевин Костнер? Даже Гомер Симпсон.

Ханс вдруг затряс головой над какой-то заметкой.

– Люди – проклятые, неразумные обезьяны, – заявил он. Диана считала, что это строка из «В ожидании Годо».

В конце концов она повесила трубку.

– Дедушки все еще нет дома? – спросил Скэт, поднимая голову от рисовых криспов.

– Скорее всего, он уехал с твоим братом, – сказал Ханс Диане. – Ты волнуешься на пустом месте.

– Может быть, они как раз едут сюда, – подхватил Скэт. – Почему они никогда не навещают нас?

– Наверно, они просто не любят маленьких детей, – сказал Оливер, которому уже исполнилось десять, на год больше, чем брату.

– Твой дедушка любит маленьких детей, – ответила Диана, возвращаясь на свое место. Возможно, Скотт убедил Оззи уехать, – подумала она, переселиться куда-нибудь в другое место. Но Оззи перевел бы туда свой прежний номер телефона. Возможно, люди, которые убили мою мать, не смогли выследить Скотта и похитить их обоих. Или сделать с ними что-нибудь плохое. Или убить.

– Мы возьмем велосипеды и поедем в Герберт-парк, ладно? – спросил Скэт. – Так все его называют, – пояснил он Оливеру, который, несомненно, должен был напомнить брату, что место называется Эберт-парк.

– Конечно, – ответил Ханс, и в ней поднялось раздражение.

– Да, можете, – сказала она, надеясь, что по тону станет ясно, что решающим является ее разрешение.

– Мне необходимы тишина и покой, чтобы я мог сегодня напечатать черновой вариант сценария, – сказал Ханс. – Майк из «Золотого самородка» знаком с парнем, который знает Харви Кормана. Если он сможет уговорить его прочитать мою работу, это наверняка принесет пятьдесят штук.

Поскольку дети еще не ушли из комнаты, Диана лишь улыбнулась и постучала по столешнице снизу.

Но когда они покончили с едой, поставили тарелки в раковину и помчались прочь, поскорее торопясь к велосипедам, Диана повернулась к Хансу.

– Я думаю, не следовало бы тебе иметь дело с этим Майком и ему подобными.

– Диана, – сказал Ханс, подавшись вперед и наклонясь над газетой, – это бизнес. Харви Корман!

– Как ты узнал, что он знаком с кем-то, кто знаком с кем-то? Значит, ты говорил с ним.

– Я писатель. Я должен разговаривать с самыми разными людьми.

Диана, стоя возле раковины, мыла тарелки после завтрака детей.

– Ханс, он ведь наркодилер, – сказала она, стараясь говорить убедительно, но не ворчливо. – А в тот единственный раз, когда мы с тобой были у него, он клеился ко мне, как репей. Я тогда подумала, что ты, наверно… возмущен.

Он удостоил ее величественного взгляда, и это было почти смешно, с его всклокоченной спросонья бородой.

– Писателям не следует осуждать людей, – заявил он. – Кроме того, я верю тебе.

Она вздохнула, вытирая руки полотенцем.

– Ты только не ввяжись ни во что из-за него. – Она зевнула. – Пойду спать. Поговорим потом.

Он сделал вид, будто увлеченно читает газету и лишь помахал рукой и рассеянно кивнул в ответ.

Простыни еще оставались теплыми после него, и она, укрывшись до подбородка и полусонно моргая, обвела взглядом полутемную комнату и подумала, придет ли он в постель, когда дочитает газету.

Она надеялась, что придет, и надеялась, что не придет. Весной, под Пасху, она всегда становилась… какой? Озабоченной? Такое слово мог употребить Оливер, а если бы она сделала ему замечание, Ханс бы сказал самым саркастическим своим тоном: «По-моему, секс, это нечто прекрасное, чем занимаются два любящих человека».

Сквозь шорох кондиционера она услышала, как скрипнуло кресло в кухне, и иронически улыбнулась, заметив, что сердце у нее забилось чаще. Впрочем, через минуту до нее донеслось приглушенное пощелкивание электрической пишущей машинки, она перекатилась на бок и закрыла глаза.

«Он все же лучше, чем ничего», – подумала она. Неужели все они такие – лучше, чем ничего? Уолли Райан был совершенно никчемным мужем, да еще и триппер притащил, потому что ему позарез понадобилось трахнуть другую женщину. Он наговорил всем своим друзьям, что я фригидна, но, думаю, все они понимали, что дело лишь в том, что он был оскорблен тем, что женат и что у него есть настоящие дети. Женщин можно считать безопасными двумерными существами, едва ли не чем-то вроде одушевленных магическим способом животных со страниц «Пентхауса», если только тебе не нужно… жить с одной из них, каждый день иметь с ней дело, как с настоящим другим человеческим существом.

Она подумала и о том, как Скотт ладил со своею женой. Диана была практически уверена в том, что не что иное как смерть жены так глубоко расстроила его перед самым Новым годом. Тогда она ощутила сильнейшую, очень личную эмоцию потери. Она подумала тогда, что нужно позвонить ему, но где-то через неделю решила, что прошло много времени, и теперь звонить уже неловко, и пусть все идет, как идет. И все же его скорбь с неделю не давала ей уснуть.

Диана всегда думала о жене Скотта, как об «этой шлюхе», хоть и знала, что это несправедливо: в конце концов, она никогда не знала эту женщину, не разговаривала с нею и даже не видела ее.

Диана пыталась обосновать свою неистребимую неприязнь, убеждая себя в том, что ее названый брат всего лишь пьяница-картежник и что любая женщина, которая согласится выйти замуж за такого человека, заведомо недостойна ее брата, у которого, как-никак, доброе сердце, но она и сама знала, что на самом деле причиной ее злости было потрясение, которое она испытала в один летний день, когда ей шел восемнадцатый год, поняв, что он как раз сейчас женится, самым натуральным образом говорит какому-то священнику: «Да», глядя при этом в глаза какой-то женщине.