— Алкиона боялась заразить окружающих. «Призрак» был переполнен, много народа, в вагоне с нами была Рея с младенцем. Она ушла из вагона в… — он осёкся. — В тамбур. Я пошёл за ней. Она лежала на полу, совсем без сил. Умирала. — Вестания слушала его молча, сдерживая слёзы, — Тогда она попросила меня помочь ей. Избавить её от страданий. И найти вас. И я…

— И ты убил её. — Вынесла приговор Вестания.

Он хотел защититься. Подбирал слова для оправдания. Хотел бы назвать это не убийством, а освобождением. Но глядя в её карие глаза смог лишь произнести:

— Да.

Она плакала какое-то время, потом собрала всю свою волю и утёрла слезы. Кажется, она была просто слишком усталой и подавленной, чтобы обрушить на него свой гнев.

— Не говори Теренее. — Произнесла она, наконец. — Никогда.

— Хорошо. — Согласился он.

— Я знаю, что она была больна. Знала давно. И она бы умерла там. Но… — её голос наполнился силой. — Я никогда не прощу этого тебе. — Аластор слышал по голосу, что она говорит серьёзно.

— Я бы не стал просить у тебя прощения, я знаю, что это невозможно.

— Нет, ты не понял. Тера пообещала простить тебя, когда… — она запнулась, — если мы доберёмся до Океании. Она простит, если не расскажешь правду. А я — нет. Никогда.

Он тяжело вздохнул. К удивлению Аластора, Вестания перевела разговор в другое русло:

— О чём вы говорили, прежде чем…

— Она рассказывала о вас. Говорила о том, как сильно вас любит, и о том, что вы найдёте Океанию.

Она улыбнулась такой странной улыбкой, которая тут же разлетелась вдребезги из-за слёз.

— Ты же не веришь в неё, так? Там, в Некрополе, когда вы с Терой заключили договор, когда она наняла тебя. Ты сказал, Океания будет твоей платой. Но её не существует. И ты тоже не веришь в неё.

— Когда я приехал в Термину, я был потерян, — сказал Аластор. — Я хотел умереть. Сначала убить вас, потом себя. Для этого я повёл вас в Белизну. Много лет после того, как меня отправили на пенсию, я пытался найти в Сцилле хоть кого-то, кто не был также пуст и обречён, как я. Я видел многих: бездомных, безумных, опустившихся на самое дно, тех, для кого жизнь была тягостью, и я освобождал их. Мне казалось, что я должен был поступить с вами так же. С двумя детьми, осиротевшими, ненужными никому на заре конца света. Но потом твоя сестра смогла меня переубедить. Она дала мне цель. Ориентир, которого я не видел уже много лет. Это и есть моя Океания — защищать вас. Поэтому я здесь.

Она не сводила с него глаз, но теперь Аластор не видел в них недоверия.

— Я никогда никого не любил и никогда не жил для кого-то. Но теперь я здесь. Ради Алкионы. Для Теренеи, и я здесь для тебя, Вестания. — Заключил он. — Я должен увести тебя отсюда.

Он знал, что она всё ещё сожалела о Фриксе, что не доверяла ему полностью, знал, что она не верила в Океанию. Он думал, что она вновь заупрямится, был готов смириться и признать своё поражение. Но тут Вестания кивнула.

— Хорошо, — сдалась она. — Пойдём.

***

К счастью, после разговора в тамбуре Вестания успокоилась. Она молчала, замкнулась, думала о чём-то своём, но всё-таки согласилась находиться в компании сестры и Аластора. Они сидели в одном из купе и ехали в блестящую и искрящую на солнце неизвестность, куда-то прочь из отменённых земель.

Спустя какое-то время сёстрам все же удалось задремать, и теперь, разбуженные особенно сильным толчком поезда, они с трудом продирали глаза, скованные тягучим и сухим сном измождённости. Придя в себя, Вестания резко выпрямилась, с опаской посмотрев на Аластора. О чём она думает? Что при мне небезопасно спать? Нельзя терять бдительность? Что я убью их после всего этого?

Аластор вспомнил Лиссу. На единый миг, и сразу прогнал это воспоминание. Где-то в глубине его сознания — её тряпичное тело, покорное, слабое, грязное, истощённое болезнью и высушенное безумием, ещё горячее, покрытое мокрыми от пота волосками. Он вспомнил боль. И отвёл глаза от Вестании, словно затем, чтобы она не успела прочитать эту картину, запечатлевшуюся на его сетчатке.

— Сколько времени прошло? — спросила Теренея. — Как долго мы едем?

Вестания достала часы и разочарованно вздохнула.

— Они встали… наверное, я их ударила обо что-то, когда мы с Фриксом взламывали компьютер на вокзале…

— Лучше остановить поезд, — сказал Аластор.

Они остановили «Восточного Вестника» и вышли на заваленную снегом пустошь. Великое белое Ничто, — думал Аластор, оглядывая убегающую во все стороны бескрайнюю пустоту. Словно мы едем туда, где мир ещё не был создан.

Ждать им пришлось недолго. Алкид говорил, что «Пандора» была небольшой, её взрыв мог превратить Акрополь в руины, выбить все окна из домов Термины, но ударная волна уже никак не сумела бы их достать. То, что они увидели, было похоже на рождение новой Белизны. Ослепительно-яркая вспышка полоснула безмятежную тишину, разлетевшись во все стороны и разом приумножаясь в размерах. Затем Белизна сменилась жёлтым пожаром, который поглотил город. Они не знали и не могли даже представить всю губительность взрыва ядерной бомбы. Они стояли втроём и смотрели, как в этом огне революции гибнут все те, кого они знали в Термине, а в первую очередь — те, кто управлял Ойкуменой. Как только столп пламени проглотил город, в небо поднялось ядовитое облако дыма. Поток смерти рванул во все стороны света, снося все на своём пути. Словно заточённое в Тартаре чудовище вырвалось на свободу.

Оставив сгоревший мир позади, они продолжили свой путь.

***

Сначала казалось, что они будут ехать так целую вечность. Мир смытых красок, политый алым материк. Снег вперемешку с пеплом. В этой пыли — сгоревший город и погибшие люди. Тысячи жизней, расщепленные на атомы, на мельчайшие частички. Теперь они все обрели единение друг с другом. Вот она — революция, сгрудившаяся в небе. Правительственный состав «Восточный Вестник» совершал последний свой рейс прямиком из Тартара в белоснежное никуда. Вестей состав не нёс. Лишь одну, которая теперь играла хоть какую-то роль во всём оставшемся мире. Падение Акрополя. Смерть властей в огне Сопротивления, в пламени Алкида, во взрыве «Пандоры».

Весь дальнейший день Вестания провела в кабине машиниста, пытаясь настроить радио. Их единственная ниточка, связывавшая с внешним миром. Увы, все частоты молчали. Белый шум сменялся гулом профилактики канала. Веста не отступала. Приёмник был последней возможностью