даже в школе, было в тех и других что-то, обещавшее мрачную перемену или исключавшее ее. Это «что-то», определяющее всю жизнь, или заложено в человеке от рождения, или нет, и возраст мало что в этом смысле меняет, вот что она поняла. Алеся не считала то свое открытие великим, но для нее оно было важным, и она его поэтому запомнила.

Но сейчас не до отвлеченных рассуждений. Ей так казалось, во всяком случае.

А Жене, похоже, нет.

– Если вы еще не ложитесь и откроете окно, мы могли бы поболтать перед сном, – сказал он.

И вошел в свою квартиру, и закрыл дверь. Это было так неожиданно, что Алеся засмеялась. И неожиданно, и очень просто – про такое говорят «без задней мысли», и она знала, что у него это правда так.

Она набросила на плечи плед и совсем не чувствовала холода, когда долго, до темноты они разговаривали о каких-то случайных и простых вещах, стоя у своих окон.

Глава 5

Квартира на Тушинской была так неприглядна, что в ней хоть обои надо было обновить до переезда. Но оставшуюся неделю отпуска Алеся пообещала провести с Сережкой в Багничах и не могла не выполнить свое обещание. К тому же мама уже приурочила к ее приезду ремонт в пинской квартире, и они с папой собирались этим заняться, пока она побудет с сыном в деревне.

Поэтому Алеся решила отложить свой переезд в Тушино и осталась до отпуска в Большом Козихинском переулке.

По утрам они с Женей спускались пить кофе. Садились за один из уличных столиков, на которые вечерами смотрели из своих окон, и разговаривали примерно о том же, о чем и вечерами. В их разговорах не было горячности, с которой люди раскрывают друг другу душу, но была безмятежность, которую Алеся ценила гораздо выше.

О себе Женя говорил мало, о ней слушал только то, что она рассказывала сама, ничего больше не выспрашивая. Она считала, что в этом больше доверия, чем в самой пылкой доверительности. Но, понимая это, не очень понимала, как он относится к ней и как сама она к нему относится. Во всех ее прежних отношениях с мужчинами – скудных, надо признать, – была либо страсть, либо равнодушие. Сейчас не было ни того, ни другого, а как назвать то, что есть, Алеся не знала.

Да это и не имело значения. Через неделю он получит новый загранпаспорт и улетит в Берлин, в штаб-квартиру «Врачей без границ», а оттуда снова в Африку, на этот раз в Конго.

– Тебе, наверное, всегда хотелось путешествовать, – сказала Алеся.

Кофе был уже допит, но еще минут пятнадцать оставалось до того, чтобы уйти – ей на работу, а ему домой. Или, может быть, он еще посидит в кафе, или пойдет не домой, а по городу гулять, у него ведь отпуск, и он давно не приезжал в Москву.

– Не знаю, – ответил Женя. – То есть в детстве, конечно, хотелось, но это как всем. А потом никакого специального желания путешествовать я у себя не отмечал. Скорее, просто учитывал этот вариант жизни как возможный, если сложится такая необходимость.

Почему сложилась необходимость, он не уточнил, а Алеся не спросила, конечно. Отсутствие вопросов не отдаляло их, а наоборот, сближало.

– А я и в детстве хотела путешествовать, и всегда, – сказала она. – В Египте мы с Сережкой взяли тур по Нилу, и я про себя все время повторяла: это же Нил, настоящий Нил! Конечно, просто слово, но все равно как-то радостно становилось.

– Не просто слово. Ты по-другому смотрела на реку, когда знала, что это Нил. Значит, она и становилась другой. Не все это понимают. Ну так и радоваться могут не все.

– Мама когда-то в Багничах шкатулку из капа нашла. В ней открытки были старые и блокнот, тоже старинный, и в нем стихи, – вспомнила Алеся. – Я думала, их кто-нибудь для барышни сочинил, потому что почерк мужской. Но мама сказала, не сочинил, а просто переписал. Это Гумилева стихи оказались. Про жирафа на озере Чад и вообще про Африку.

– У Гумилева своя Африка. – Женя улыбнулся. – Довольно далекая от реальной. Хотя, может быть, я ошибаюсь. И если бы был поэтом, то как раз такую Африку и увидел бы. А что такое кап? – спросил он. – Из которого шкатулка.

– Нарост на дереве. Бывает, что кора слишком толстая и почки не могут через нее проклюнуться. Они тогда замирают, будто спят. Но дерево-то живое, сил у него много, и почки все-таки растут, только под корой. Даже побеги дают иногда. Такой кап, с побегами, ведьминой метлой называют. Но это неправильно.

– Он не ведьмина метла?

– Ну да. – Алеся подумала, что говорит, наверное, глупости, и смутилась. – Он такой же самый кап, что и без побегов. Твердый, как камень. И на разрез красивый, узорный.

– Не удивительно, что ты меняешь реку одним словом.

– Какую реку? – не поняла она.

– Нил. Да и любую, думаю. И не только реку.

Его слова смутили ее, как будто были похвалой. Алеся не знала, что на них ответить.

– Артынов Евгений Андреевич? – вдруг услышала она.

Голос раздался у нее за спиной. Алеся обернулась и увидела того самого человека, который два дня назад трезвонил в Женину дверь и требовал, чтобы она сообщила своему соседу про повестку.

– Да.

Женя смотрел на него тем же взглядом, каким только что смотрел и на официанта, принесшего кофе, и на мальчика, подходившего к ним от соседнего стола, чтобы показать свою собачку. Ничего по такому взгляду не поймешь о человеке.

«И хорошо», – подумала Алеся, глядя на протокольного типа, остановившегося чуть не вплотную к их столу.

Она вздрогнула от этой своей мысли. Как будто была для Жени угроза, и настолько значительная, что против нее могла помочь только его непроницаемость.

– Полчаса мне уделите, – сказал тип. – Для небольшой беседы.