сказал Женя, когда остановились на лестничной площадке. – А в восемь вечера, если не трудно, выгляните в окно. Я тоже выгляну, и вы мне скажете, как себя чувствуете.

«Может, он психиатр? – подумала Алеся. – Потому и просьбы такие».

Но на странную его просьбу не обиделась, а объяснила:

– Это не паническая атака у меня была. Просто разволновалась… от всего того. А теперь я в порядке, честное слово.

Теперь ей было уже стыдно из-за того волнения. Как школьница, ей-богу! Будто не знала, как жизнь устроена. С другой стороны, того, что Черчилль говорил, в самом деле ведь не знала.

– Тем лучше, что в порядке, – сказал Женя. – Я сегодня больше никуда не собираюсь. Если вы тоже, то разговор из окон скрасит нам вечер.

Алеся вспомнила, как в Пинске летом одни соседи выглядывали из окон, другие выходили во двор, и вечерние разговоры длились, пока не наступала темнота, и когда наступала, длились тоже. Половина из тех разговоров были сплетнями, поэтому ничего идиллического она в них не находила. Но Женя вряд ли сплетничать собирается. Предстоящий разговор с ним пробуждал любопытство и радость.

Все-таки он не совсем ошибался, предполагая у нее панические атаки. Но теперь они уже казались ей призрачными.

Глава 4

Жилье нашлось сразу после выходных. В понедельник утром Алеся, как обычно, открыла в смартфоне приложение для поиска квартир и сразу увидела подходящую в Тушине. Позвонила, договорилась приехать вечером и вечером же подписала договор с хозяйкой, которая уезжала работать в Германию.

Узнав об этом по телефону, Алеся подумала, что та, наверное, айтишница или дизайнер, но при встрече увидела крепкую женщину лет сорока. Простота ее лица и всего облика не наводила на мысль о свободных профессиях.

– Сиделка я, по специальности еду, – сказала она. – Платят там хорошо. Год по скайпу немецкий учила, думала, не осилю. Но ничего, экзамен языковой сдала. Да и уровень не высокий для сиделок требуют, кошка и та сдаст. А жить по-человечески захочешь, так и китайский выучишь. Я сначала в Китай и думала, а потом смотрю, в Германии-то мы нарасхват. Чего люди здесь сидят, не понимаю. От лени, больше ни от чего.

Квартира была на пятом этаже без лифта, тесная, грязная, пахла котами, ремонта не знала много лет, зато сдавалась недорого, надолго и сразу. И от метро близко, и от остановки автобуса, который идет прямо до Иваньковского шоссе. На такое везение Алеся даже не рассчитывала!

Бывает в жизни черная полоса, бывает белая, ну а у нее, наверное, началась полоса совпадений, таких же необъяснимых, как явления природы, и таких же очевидных.

По отделению она в понедельник из-за этого не ходила, а летала. Даже Герман Валентинович заметил и девчонки спросили, что у нее такое хорошее в выходные случилось.

– В выходные я на митинг случайно попала, – ответила она. – Когда людей на улице били.

– Какой митинг? – удивились девочки. – А кто бил, почему?

Алеся не знала, как ответить. Если никто из них даже не слышал ни про какой митинг, то что же она объяснит. Тем более что и сама лишь понаслышке знает, из-за чего он случился.

– Вот у вас там в Белоруссии, я считаю, насчет этого правильно, – сказала Ира Янышева. – Никаких митингов, и всё.

– Но почему же это правильно?

Алеся знала, что спорить с Ирой себе дороже, но все-таки не удержалась. Тем более что все девочки как раз закончили обедать, ушли, и они остались в столовой вдвоем. Не будешь же молчать, как глухонемая.

– По кочану! – отчеканила Янышева. – Потому что если каждый начнет что хочет вытворять, то нормальному человеку на улицу страшно будет выйти.

– Люди там вчера ничего страшного не вытворяли. И как раз они-то все нормальные были. – Алеся, конечно, понимала, что лучше помолчать, но Иркины слова почему-то уязвили ее. – Даже лучше, чем нормальные.

– Я тебя умоляю! – поморщилась Янышева. – Если человек лезет в то, что лично его не касается, то он уже ненормальный. Правильно таких при советской власти в психушки сажали. И сейчас бы тоже. И смертную казнь жалко что отменили. Вот у вас не отменили – и что, скажешь, неправильно убийцу расстрелять?

– А если он окажется не убийца? – Алеся уже не могла остановиться. От необъяснимой жестокости Иркиных слов сердце забилось часто и возмущенно. – Если ошибка, если его подставили?

– А не подставляйся, – отрезала Янышева.

Она встала из-за стола, отнесла свой поднос на стойку для пустой посуды и вышла из столовой.

Этот разговор испортил Алесе настроение, но все-таки не на весь день. Мысль о том, что ее жизнь наконец устроится, то и дело напоминала о себе, и это было радостное напоминание.

И только вечером, подойдя к Ритиному подъезду, она осознала, что все это вскоре исчезнет из ее жизни навсегда. И Большой Козихинский переулок, и дом этот с печальными лицами барельефов над окнами, и под окнами беспечные люди за уличными столиками кафе…

Окна ее и Жениной квартиры, то есть не ее и не Жениной, ну, неважно, – окна их оказались рядом, и это действительно скрасило им вчерашний вечер. Алесе и не скрасило даже, а просто сделало этот вечер счастливым.

«Мне мало надо для счастья, – подумала она теперь, подойдя к дому, который предстояло покинуть. – У нас был обычный человеческий разговор. Даже если бы я и не переезжала, вряд ли он повторился бы. А я его вспоминаю как большое событие».

Но ведь так у всех, наверное? Жизнь богата событиями только в детстве, а потом становится все беднее на них, и ничего с этим не поделаешь, так устроено. Такой механизм жизни.

Она вспомнила, как Женя произнес эти слова – про механизм жизни. Грустно, что не будет больше разговора с ним из открытых окон.

На площадке третьего этажа стояли трое мужчин. Один из них раз за разом нажимал на кнопку звонка у Жениной