Они вышли в общий зал – полукруглый, со снесенными перегородками между приемным покоем и местом, куда больных заводили бы на осмотр, перед тем как распределить по койкам. Тарас почти видел их. Встревоженные, в больничной одежде, с прижатыми к животам пакетами, а там стандартный набор любого стационара: ложка, кружка, полотенце, пара трусов и теплые носки. Но вместо них порушенная кирпичная перегородка, гарь и раскосая надпись «Слава ХЗБ!» через весь пол.

– Постарались же, – пробормотал Южин, перепрыгивая через нижний полукруг буквы З.

Кира подошла к стенке, обсыпавшейся кирпичами, пнула один носком кроссовки. Через дыру можно было увидеть вторую половину зала, точно такую же, как первая.

– И чего мы сюда приперлись? – спросила Кира, глядя на запыхавшегося Тараса.

– У него спрашивай.

Тарасу хотелось, чтобы Южин взорвался. Начал кричать, припоминая, сколько и кому заплатил, какие бумаги были подписаны и почему всем участникам эта сделка пришлась по душе. Но Южин утер рукавом лоб и остался стоять с закрытыми глазами.

– У меня здесь погиб старший брат, – сказал он тоном, с которым обычно делятся планами на рабочую неделю. – Упал в шахту лифта. Спрыгнул. За Край, короче, шагнул. Мне нужно было понять, какого хрена его сюда принесло.

– Ну и как? – отозвалась Кира. – Понял?

Сочувствия в ее голосе не было. Любопытства тоже. Вообще ничего не было. Тарас смотрел на них со стороны. Кира сгорбила плечи и раскачивала хлипкий кирпич, чудом еще оставшийся в стене, Южин просто стоял, нелепо вытянувшись, будто искал опору в воздухе, но не находил. И оба они лишились последних эмоций. Ни злости, ни страха, одна усталость. Видеть их такими было жутко, Тарас опустил глаза на собственные ладони – крепкие пальцы, мозоли от турника. И снова пыль, забившая поры и складки.

– А ты? – спросил Южин. – Тебя никто не звал. Сама вызвалась. И почему тогда я во всем виноват?

– Кто платит, тот и виноват, – огрызнулась Кира.

Южин хрипло засмеялся:

– Продала душу за новые кроссовки и сумочку?

Тарас с трудом сжал пальцы в кулак. Нужно было заставить его замолчать. Тряхнуть хорошенько, приложить затылком об стену. Только по телу разлилась обморочная слабость, и сердце стучало отрывисто.

– Дед, – коротко ответила Кира. – Дед поехал крышей от старости. Нужны деньги на сиделку.

Южин судорожно выдохнул, и Тарас расслабил ладонь, защита снова не понадобилась. Там, где Тарас видел причину для драки, Кира всегда находила повод заткнуть обидчика словами.

– Выберемся, заплачу вам, как было обещано, – сказал Южин.

– Засунь себе эти деньги… – начала Кира и дернула кирпич посильнее.

Тот вывалился ей под ноги, потянув за собой целый ряд таких же трухлявых. Перегородка пошатнулась и посыпалась на пол, расширяя провал в соседний зал и боковую палату. Когда шум стих, оставляя пыль клубиться, Тарас подошел к стене и посветил в нее фонариком.

Луч углубился в темноту, рассеял ее немного, а потом уперся во что-то темное и плотное, оставленное в углу. Тарас вгляделся, а внутри него уже билось понимание – сторож сидит там, перебирает тонкими конечностями, а голова его медленно кружится, осматривает все кругом. И остановится, когда наткнется взглядом несуществующих глаз на него, Тараса, заглянувшего через дырку в стене. Это Костик сторговал им право шастать тут под присмотром тени. А теперь Костика нет, только тень и осталась. Нужно было отойти, спрятаться, переждать, пока шум в ушах стихнет, через него возмущенные голоса пробивались с замедлением, словно битый файл, скачанный на торренте. Картинка идет, а звук отстает. Актеры открывают рты, голоса за ними не поспевают. И это жутко. Жутко до дрожи.

– Так куда мне засунуть деньги? – переспросил Южин.

– В карманы адвоката, который тебя будет отмазывать от тюряги.

– Это почему?

– Ты еще спрашиваешь? Доведение до самоубийства как минимум.

– Кого я довел, алё? Костик твой был на всю голову пришибленный!

– Мой? Это ты его нанял.

– А ты ему потакала!

– А ты его науськивал!

– Я искал материал, пока ты сопли наматывала.

– Ты вел себя как мудак. И сейчас ведешь…

– Да заткнитесь вы… – попросил Тарас, шум стих, и он наконец разобрал, что из комнаты раздается шепот.

Кира подавилась очередным обвинением.

– У меня сидит гость, – прошелестело из темноты.

Южин вытащил из кармана телефон и включил фонарик. Руки у него дрожали.

– В голове его гвоздь.

Провел слабым лучом по углам приемного покоя, но зал оставался пустым.

– Это я его забил.

Кира оказалась рядом, ее колотил крупный озноб.

– Чтобы он не уходил.

Тарас отстранился от дыры в стене, подтолкнул к ней Киру, та послушно заглянула внутрь.

– У меня сидит гость.

Лёнчик шептал и качался в такт, низко склонившись к полу, перед ним веером были разложены потертые карты.

– В голове его гвоздь.

Южин наконец понял, откуда доносится шепот, и подошел ближе.

– Это я его забил.

Тарас чувствовал на себе тепло Киры. Тяжело не было, но ноги вдруг обмякли, и Тарас завалился вперед, под его весом остатки стены ухнули вниз. Он оказался на полу внутри комнаты, ударился коленями и попытался вскочить, но тело стало непослушным. Под левым плечом вспыхнуло жаркой болью.

– Это мы! Это мы! – пронзительно вскрикнула Кира.

Тарас рванул на ее крик, стесал себе ладони, но смог подняться.

Лёнчик забился в угол, сжался в темный комок, выставив перед собой правую руку.

– У меня сидит гость, – зачастил он, подгребая разлетевшиеся карты. – В голове у него гвоздь. – И рассек воздух перед собой чем-то острым.

– Мы поняли, – тихонько сказала ему Кира. – Не бойся, мы сейчас уйдем.

Лёнчик покачал головой.

– Это я его забил, чтобы он не уходил.

Тарас наклонился, поднял с пола фонарик и направил на мальчика. Тот даже не зажмурился. В руках он сжимал длинный ржавый гвоздь. Такими здесь забивали окна. Пропороть им можно было не только лист фанеры, но и чью-нибудь шею.

– Полегче, дружок, – с деланой веселостью сказал ему Тарас. – Не покалечь никого.

– Это! Я! Его! Забил!

Лёнчик кричал, надувая щеки.

– Это я его забил! – Голова у него запрокинулась. – Чтобы гость не уходил.

Тарас бросил свое отяжелевшее тело через порог. Но Кира осталась внутри. Она опустилась перед Лёнчиком на колени, смахнула в сторону с десяток карт, засаленных и блеклых. С верхней на Тараса смотрела изможденная женщина, завернутая в плащ. В руках она держала косу.