до нее донести. Я напрягаюсь всем телом, пытаясь удержаться на качелях, но она слишком сильная, и не понимает меня, и уносит мое тело с качелей. Я зажмуриваю глаза, чтобы не видеть этого. Я визжу еще громче, так что исчезает совсем все, и мое украденное тело, и качели, остается только мой визг.

Потом я вдруг уже больше не на улице. Я в машине, смотрю про Барни. Я смотрю про Барни и его друзей, и они делают то, что и должны делать. Я перестаю визжать. Я смотрю про Барни, значит я не умер. Со мной все хорошо.

А потом все перестает быть хорошо. Машина едет В НЕПРАВИЛЬНУЮ СТОРОНУ. Машина едет не в ту сторону, где мой дом. Мой дом в той стороне, где сначала три белых дома, потом один кирпичный, потом улица, потом один желтый дом и два белых дома, а потом красный свет или зеленый свет. Потом церковь, деревья, один коричневый дом, один белый дом, один серый дом, с которого отваливается краска, потом Пиджен-лейн, а потом та улица, на которой стоит мой дом.

Но мы не едем в ту сторону. Мы едем в ту сторону, где сначала вывеска с девушкой, потом коричневый дом, потом белый дом, голубой дом, потом еще улица, какое-то здание, парковка, красный свет. Это не та дорога, которая ведет ДОМОЙ. С площадки мы ВСЕГДА едем ДОМОЙ, а эта дорога не совпадает с картой в моей голове, которая показывает дорогу домой.

Я не знаю, куда мы едем, но мы не едем домой. Я не еду домой, где мне всегда дают на обед три куриных наггетса с кетчупом на моей голубой тарелке и сок в моей чашке с Барни. И после обеда я не увижу Дэниела, потому что Дэниел приходит ко мне домой, а я буду не дома. Я буду где-то в другом месте.

Наверное, мы потерялись, и, наверное, я никогда больше не увижу мой дом. По правилам мы ВСЕГДА едем с площадки ДОМОЙ, а это не по правилам. Если это правило может перестать работать, значит вообще все может перестать работать и сломаться. Может, мир уже тоже сломался.

Я визжу. Я хочу ехать ДОМОЙ. Я хочу выбраться из этой машины, которая едет не в ту сторону, но я пристегнут к креслу. Я визжу, меня начинает наполнять горячая пугающая жидкость. Эта горячая пугающая жидкость наполняет и наполняет меня до тех пор, пока я не переполняюсь и не начинаю гореть изнутри. Я трясу руками, чтобы хотя бы часть этой горячей пугающей жидкости вылилась из моих пальцев, но горячая пугающая жидкость продолжает наполнять меня, слишком огромная, горячая и быстрая, чтобы ее можно было вылить через пальцы.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть неправильные дома, здания и улицы. Я визжу и кричу так громко, как только могу, чтобы я мог стать моим визгом, а не мальчиком, пристегнутым к сиденью, который больше не качается на качелях, а очень быстро едет не в ту сторону.

Когда я открываю глаза, я понимаю, что больше не кричу. Я лежу в моей кровати под моим одеялом с Барни. Я вижу дерево за окном, мою коробку с камешками, календарь на стене. Я знаю, что это хорошо, потому что это значит, что я дома, а еще это значит, что мир не сломался, но мне пока не стало хорошо. Я потный и усталый, и внутри у меня все еще плещется и булькает слишком много горячей пугающей жидкости, которая должна вылиться, чтобы освободить место для того, чтобы мне стало хорошо.

Я лежу в постели и думаю о том, как же мы попали домой. Наверное, есть какая-то другая дорога. Почему мы поехали по другой дороге?

Сегодня понедельник. На улице солнечно и тепло. На мне коричневые штаны и красная футболка. Может быть, когда по понедельникам на улице солнечно и тепло, а на мне коричневые штаны и красная футболка, после того, как мама говорит, что мне уже хватит качаться, мы едем домой другой дорогой. Может быть, когда по понедельникам на улице солнечно и тепло, а на мне коричневые штаны и красная футболка и мы уезжаем с площадки домой, мы едем мимо вывески с девушкой, потом мимо коричневого дома, потом мимо белого дома, мимо голубого дома, по улице, мимо здания, мимо парковки и мимо красного света. Может быть, это такое новое правило.

Теперь я хочу есть. Я спускаюсь по лестнице вниз, наступая обеими ногами на все двенадцать ступенек по очереди, и иду в кухню. Мои три куриных наггетса с кетчупом лежат на моей голубой тарелке, в чашке с Барни налит сок, моя вилка и белая салфетка лежат на столе, как всегда. Моя мама не сидит за столом, но я чувствую, что она где-то тут. Я машу руками и прыгаю и весело визжу, чтобы избавиться от последних капель горячей пугающей жидкости внутри меня.

Я сажусь за стол и ем свой обед. Мне хорошо. Но потом у меня появляется мысль, которая мне не нравится. Я не знал, что есть НЕ ОДНА дорога с площадки до дома. Теперь есть ДВЕ дороги, по которым можно доехать домой с площадки. Мне не нравится число два. Два посередине между одним и тремя. Два — это незавершенность. Два — это ни то ни се, а я не люблю ни то ни се. Пусть бы было ТРИ дороги от площадки до дома.

По первой дороге, которая старая дорога, нужно проехать мимо трех белых домов, потом мимо одного кирпичного дома, потом по улице, потом мимо одного желтого дома и трех белых домов, потом мимо красного или зеленого света. Потом мимо церкви, мимо деревьев, мимо одного коричневого дома, одного белого дома, одного серого дома, от которого отваливается краска, потом по Пиджен-лейн. Вторая дорога, которая новая дорога, по которой мы ездим по понедельникам в теплую солнечную погоду, когда на мне коричневые штаны и красная футболка, идет мимо вывески с девушкой, потом мимо коричневого дома, мимо белого дома, мимо голубого дома, по улице, мимо здания, мимо парковки и мимо красного света и еще мимо всякого-разного, которое я не увидел, перед Пиджен-лейн, потому что у меня были закрыты глаза.

Должна быть еще одна дорога. На карте должно быть ТРИ дороги от площадки до дома. Но вдруг