– Ты знаешь, что нужно думать о защите.

Я кивал.

– Если тебе не хватает карманных денег, – он достал смятые купюры из кармана брюк и положил их передо мной, – думай о защите, – ещё раз повторил он и строго посмотрел на меня.

Я вздохнул. Я и близко не был к тому, от чего мне предстояло защищаться, совсем не был, ни на шаг. Прошло шесть лет после того разговора, когда мне пришлось последовать его совету. Тогда вокруг меня было много советчиков, это был колледж, третий курс, и я был единственный, кто слушал, как надо. Все другие защищались уже по нескольку лет.

– Я не об этом хотел поговорить, – начал я.

– А о чём? – удивился отец.

– Я не хочу быть врачом, я не смогу, – я говорил это шёпотом, уставившись в пол.

Отец тоже посмотрел на пол.

– Надо уже сменить этот ковёр, – сказал он.

– Я не смогу как ты.

– Хорошо, – сказал он и вздохнул. Он сложил руки домиком и уткнулся в них подбородком. Поджав губы, отец смотрел куда-то в окно.

– И кем ты хочешь стать? – спросил он после долгого молчания.

– Наверное, полицейским.

Он посмотрел на меня.

– Ты думаешь, это легче?

– Тогда, в больнице, отцу Конни было легче, чем тебе.

– Это не так. Раймонд переживал не меньше моего.

– Но её жизнь зависела от тебя, – я осёкся и сразу же пожалел, что так сказал. Я не обвинял его в смерти Лесли, а сказал так, будто обвинил.

– Не всё зависит от нас, Бенджи, не всё и не всегда.

Отец встал с кровати и поправил штаны.

– Завтра важный день, – сказал он, – ложись спать.

Он небрежно провёл рукой по моим волосам и потрепал по затылку.

Через мутные стёкла прямоугольных фар на меня смотрели жёлтые огни. «Пежо» 1975 года выпуска тёмно-вишнёвого цвета стоял возле нашего гаража.

– Эта машина премиум-класса, – сказал отец, – её выпустили в том же году, – он улыбнулся и обнял меня, – в котором выпустили тебя.

Это была не просто машина, отец выбирал её для меня, неизвестно сколько он ещё держал её на стоянке, чтобы вот так под утро пригнать к дому. Четырёхдверный седан, почти трёхлитровый двигатель, сто сорок пять лошадиных сил. Я не верил, что это мне, да и кто бы поверил. На ней даже следов покраски не было. Я обходил машину со всех сторон: хромированные бампер, молдинги, зеркала, ручки блестели так, что в них можно было смотреться как в зеркало. Мне казалось, я опьянел, голова чуть кружилась, в глазах затуманилось.

– Дверь-то открой, – сказал отец, – сядь, примерься. Как тебе?

Как мне? Как могло быть мне… Мне было тогда так хорошо. Я, помню, посмотрел на него и не увидел даже.

– Ну ты даёшь, – сказал отец. – Ну ничего, – подошёл он ко мне, – когда тебе было четыре года, мы с мамой подарили тебе лошадь-качалку, ты вот точно так же ревел.

Нет, я ревел не так же, тогда я испугался этой лошади, а сейчас… хотя, может, он и прав, да, отец был прав, сейчас я тоже испугался, только чего-то другого, не машины, а того, что она несла, – взросления, уважения ко мне как ко взрослому… Я и представить не мог, как на меня посмотрят одноклассники, я боялся этого взгляда. Но больше всего я боялся отца, который почему-то верил в меня, он не купил мне тогда развалюху, а мог. Он верил, что я научусь и не попорчу краски, и от его веры становилось ещё страшнее.

– Садись-садись, прокатимся, – сказал отец.

Он уже сидел в машине. Я открыл тяжёлую дверь, она с лёгкостью поддалась, сел на кожаные скрипучие кресла, это была настоящая кожа, шоколадно-коричневого цвета. Как она пахла! Мы никогда не жили богато, и я не знаю, почему отец решил начать с меня. Он сдал назад и выехал со двора. Я совсем не умел водить, как и любой подросток, я интересовался машинами, и даже мысленно сдавал на права, листал справочник дорожных правил, но до практики так и не дошло. Как легко она шла, совершенно бесшумно. Отец включил радио, я осматривал панель. Я тогда решил, что если уж ездить, то на дорогих машинах, в них и чувствуешь себя по-другому, в них и ты другой. Мы дали круг по кварталу и вернулись домой.

Каждое утро, перед школой, и каждый вечер перед сном я приходил в гараж, чтобы посидеть в ней. Один раз я даже заснул в машине и проснулся только от тупого стука по стеклу.

– Я тебя по всему дому ищу, – сказал отец, – вылезай из машины и бегом к себе в комнату.

Целый месяц я учил теорию и сдал наконец на ученические права. С этого дня я имел право садиться за руль. Каждый вечер я ждал отца с работы в надежде, что он покатается со мной, и каждый вечер он приходил таким уставшим, что еле доходил до кровати. Второй хирург был в отпуске, и отец отрабатывал за двоих. Мать сказала, что очень рано мне купили машину, что таким маленьким мальчикам, как я, за руль садиться не положено. На что отец возразил, мол, пятнадцать – вполне себе нормальный возраст. А мать удивилась: при чём здесь пятнадцать, когда нашему мальчику только… Она замолчала и начала складывать что-то в уме. Мы переглянулись с отцом и ничего не сказали. Все эти годы мать жила как в тумане, она могла и не заметить этого времени, если не следить за временем, как же его тогда считать. Нет, маме не стало лучше, все те дни, что она была почти с нами, она вроде как делала вид, очень странно, как человек в таком состоянии может делать вид, но она и правда старалась.

– Как пятнадцать? – вполне искренне удивилась она.

– Ну, ты сама посмотри на него. Усы уже растут. Напомни мне купить тебе бритву, сынок…

– Напомню, – сказал я.

– А где ж я была? – удивилась мама.

– В своей комнате.

Мама замолчала, и отец замолчал, ему стало неудобно от своей грубости. Он медленно доедал готовую курицу, купленную в супермаркете, и закусывал её резиновым рисом.

Весь вечер так и просидели, жуя.

Утром отец стащил с меня одеяло.

– Вставай, – сказал он, – хватит дрыхнуть, поехали.

Я слетел с кровати. На ходу надел брюки и свитер, впрыгнул в старые кеды и уже мчался во двор. Отец сидел на пассажирском сиденье. Я остолбенел.

– Садись-садись, – рассмеялся он.

Я сел, закрыл дверь, поправил окна, отодвинул-придвинул сиденье.

– Давай же, трогай, – торопил отец.

Спустил ручник, завёл машину, отпустил педаль тормоза, нажал газ. Она тронулась. Поехала сама. У меня вспотели ладони, и, кажется, разболелся живот, я чувствовал, как не хватает воздуха.

– Ну чего ты вцепился в руль, – разжимал мои руки отец, – расслабь хватку и сам расслабься.

Легко было сказать – расслабься, вся спина тогда взмокла, руки скользили по рулю.