Написание хроник – дело выматывающее и трудоемкое, но при этом ясно, что ожидают от такой работы. В данном случае Дамиану предстояло написать историю правления короля Мануэла, которому он служил с девяти лет до смерти короля в 1521 году. Хронисту требовалось собрать воедино знаменательные события этого царствования, и в них не было недостатка: плавание Васко да Гамы в Индию и высадка Педру Алвареша Кабрала в Бразилии, завоевание Мозамбика и Гоа, создание торговой фактории в Малакке и первые контакты с Китаем, торжество христианства в Португалии и колоссальный рост богатства и статуса Reino. Более того, эту хронику заказал сын Мануэла, кардинал-инфант Энрике, который являлся одним из самых влиятельных людей в королевстве, главой португальской инквизиции и (в последний период работы Дамиана в середине 1560-х годов) регентом королевства, пока его внучатый племянник Себастьян еще не вырос. Цель, таким образом, была ясна: укрепить национальную гордость и польстить правящей семье, найдя в архиве свидетельства героизма, добродетели и милосердия. И Дамиан соглашался это сделать – в известных пределах.

Однако архив оказался не таким уж нейтральным и бессильным местом, каким выглядел. Обращение к письменным документам, позволявшим передавать информацию через пространство и сохранять ее во времени с гораздо меньшей потерей деталей, нежели позволяла устная культура, имело свои минусы. Архив официально регистрировал происходящее в королевстве, но все, что туда не попадало, фактически просто не случалось – вычеркивалось из Книги истории, как Господь вычеркивает грешников из Книги жизни. Все бесчисленные сделки мира ничего не значили, если не были зафиксированы в письменном виде. Другие культуры достигли этой стадии зависимости от письменности задолго до Европы. Исламская вера в идеальный архив – аль-лавх-аль-махфуз, «Хранимую скрижаль», где записаны все события, – также свидетельствует о беспокойстве по поводу того, что человеческим документам постоянно угрожали стирание и утрата. Васко да Гама отмечал, что за заморином Каликута повсюду следовала команда писцов, которые отмечали в книгах из пальмовых листьев все, что происходило в его присутствии. Когда португальцы прибыли в Китай, в недавно построенном императорском архиве за двухтонными дверями и стенами трехметровой толщины хранилась налоговая документация за десять лет: 60 000 книг в 30 помещениях, где следили за температурой. При этом на нескольких островах близ Нанкина держали копии; там трудилось 1400 человек. Страну в каком-то смысле объединяла исключительно письменность: попавшие в Китай иезуиты с изумлением отмечали, что, хотя многие жители не понимали речи друг друга из-за поразительного разнообразия диалектов, государство объединяли письменные тексты, которые умели читать во всех частях страны и которые оказывались единственным способом коммуникации между правительством и провинциями. Можно было говорить о «Португалии», «Китае» или «Католической церкви», но чтобы понять, что это в реальности означает, требовалось попасть в архив. Хотя доступом к этим документам располагали очень немногие, тем не менее их наличие подкрепляло все притязания государства – гарантировалось, что в случае необходимости эти претензии можно было подтвердить архивными записями, подобно золотому запасу, обеспечивающему ценность валюте.

В то же время это наделяло микрокосм архива своего рода симпатической магией, способностью манипулировать окружающим миром, воздействуя на его документы, – подобно втыканию булавок в куклу вуду, которое ощущают другие. Осознавая эту мощь, императоры Китая взяли за правило уничтожать документы предыдущей династии после написания официальных хроник, – чтобы никто не мог обратиться к прошлому и изменить его смысл. Английская корона строго следила за тем, кто мог получить доступ к государственному архиву в лондонском Тауэре и других местах, отказывая в доступе людям, чьи трактовки могли бы ниспровергнуть официальные интерпретации. Португальцы разработали свою собственную версию этой практики, известную как «заговор молчания» – королевские эдикты, запрещавшие раскрывать иностранцам информацию о землях, на которые высаживались португальцы по всему миру. Дамиан находился в самом сердце этого лабиринта, управляя обнародованием документов, на которые король дал разрешение, и защищая секреты, к которым не имели доступа даже писцы архива, хотя они и клялись хранить тайну. Не подлежавшие разглашению материалы включали королевскую корреспонденцию, карты и сообщения, благодаря которым Португалия сохраняла свое преимущество перед другими странами в вопросах мировой торговли, оставляя конкурентов блуждать во тьме земель, еще не нанесенных на карту; но это также означало, что после полувека ежегодных плаваний португальских флотилий в Индию широкая публика по-прежнему знала удивительно мало о том, что они нашли. Таким образом, магия архива воздействовала на мир двумя способами – контролируя то, что попадало в архив и становилось частью официальной истории, и то, что выходило наружу и формировало знания о мире. История, которую предстояло написать Дамиану, должна была стать выжимкой архива, а это, в свою очередь, сводило ошеломляющее разнообразие мира к взгляду одного человека: в сердце всего оказывалась переписка португальского короля. Мир при взгляде из архива мог выглядеть всего лишь совокупностью договоров, сообщений и счетов, пересылаемых между короной и ее агентами[286].

Однако о подобном управлении миром проще говорить, чем делать, и с каждым днем это становилось все труднее. Пусть башня Дамиана выглядела скромнее, чем императорский архив в Китае – всего лишь 9 метров в высоту и 13 метров в окружности, и работали в ней всего несколько человек, но масштабы заморской деятельности Португалии привели к взрыву бумажной работы. Хотя основной фонд был относительно скромным – в 1532 году он насчитывал всего 1860 единиц хранения, разложенных по определенным ящикам (gavetas) и в дальнейшем сведенных в 37 томов важнейших документов, существовала вторая, менее упорядоченная часть архива, где десятки тысяч писем и заметок лежали лишь примерно в хронологическом порядке, и подобные документы заваливали Торре-ду-Томбу. Многие месяцы и годы Дамиан сортировал этот хаос, разделяя стопки бумаг на более и менее секретные, затем на пакеты, делал пометки об их содержимом, распределял по сундукам, шкафам и столам, а потом маркировал еще и их. И среди этой непомерной массы документов попадались такие, которые не совсем вписывались в официальный порядок вещей – часто в буквальном смысле, поскольку в других культурах, как правило, использовалась бумага или пергамент иного размера, а то и вовсе непривычные материалы. В то время как в китайском архиве имелись разработанные правила относительно точной формы каждого рода документов, некоторые экземпляры в Торре-ду-Томбу сильно выделялись – например, письмо четырехметровой длины из Омана или затейливо сложенные квадратные послания из Малинди. Это не означало, что португальский архив был открыт для всего подряд: в мире существовало бесчисленное множество способов фиксации информации – от татуировок и шрамов на лице до кипу – узелкового письма Анд, которые выглядели слишком странно для европейцев, чтобы заслуживать включение в какое-либо хранилище знаний. Многие документы, переведенные на португальский язык и на более привычную