И тут же из коридора раздался его отчаянный вопль, в которомсоединялись в равной степени боль и изумление.

Двери снова распахнулись, и на пороге появился немойсанитар, волоча в одной руке вялое тело доктора, а в другой – обыкновенныйинвалидный костыль.

– Ох и подлый же народ эти голландцы! – возмущеннозаявил санитар на чистейшем русском языке. – Если бы я этого фармазонакостылем как следует не приложил, убег бы, бесстыдник!

– Саенко! – бросив свой саван, удивленно спросилмертвец, оказавшийся Борисом Андреевичем Ордынцевым. – Саенко, так ты егонасмерть, что ли, уложил? Аркадий Петрович с меня голову снимет! Ведь это самыйглавный его противник, его же допросить нужно!

– Да я ничего… – смутился Саенко, ибо «немойсанитар», конечно же, был ни кем иным, как этим достойным представителемвеликого украинского народа, – так, легонечко совсем приложил, на всякийслучай… так сказать, для устрашения, чтобы этот сквернавец чего себе невообразил.

Нынешним утром Борис, оставленный Горецким под присмотромСаенко, сначала выспался, потом вымылся горячей водой, сокрушаясь, что не можетпойти в турецкие бани, после чего с аппетитом позавтракал, вернее, если считатьпо времени, то пообедал. Еду Саенко принес из ресторана. И хоть денщикпо-прежнему ворчал и сокрушался, что еда не такая как в России, Борис был не впретензии. После еды он почитал газету, повалялся немного на низком турецкомдиване, а потом заскучал.

– Эх, Саенко, там такие дела творятся, а мы с тобой тутсидим, как в тюрьме.

– Аркадий Петрович без вас управится, – ворчливоответил Саенко, уже чувствуя, к чему склоняет его Борис.

– Да в том-то и дело, что полковник сегодня другимиделами занят! – закричал Борис, расслышав в словах Саенко некотороеколебание. – Ведь опять эта Гюзель английских агентов вокруг пальцаобведет. Уже раз так было! И человек, что за ней стоит, успеет скрыться. А мнечто тогда – так и сидеть тут у Горецкого, носу не высовывать?

– Англичане – да, англичане – народсомнительный, – согласился Саенко. – Дамочка-то шустрая, шельма!Вполне возможна такая вещь…

– Стало быть, что вчера Аркадий Петрович говорил? Всехв том доме, куда меня привезли, уже взяли, там, куда собирались везти – тоже,только главный ушел. Осталась Гюзель одна… И куда она ходила вчера ночью? Вгоспиталь святой Агнессы, – сам себе ответил Борис. – Вот и едемсейчас туда – походим, посмотрим.

– Чего впустую-то ноги стаптывать? – заупрямилсявдруг Саенко, которому Горецкий утром строго-настрого запретил выпускать Борисаиз дома.

– Не впустую, чувствую я, что не зря мы туда поедем,интуиция у меня.

На такое умное слово Саенко не нашелся, что ответить.

И они отправились в госпиталь святой Агнессы. Войдя в зданиегоспиталя, Саенко сразу же стянул откуда-то белый халат санитара, а Борисунаскоро замотал лицо бинтом, чтобы не узнали. На них никто не обращал внимания,потому что в госпитале царило чисто французское столпотворение. Ходячие больныешатались взад и вперед по коридорам, везде было шумно, пыльно и пахлочеловеческим несчастьем и болезнями. Саенко, глядя на такое безобразие,употребил более сильное слово.

Вдруг Борис остановился и дернул Саенко за руку, заметивмужчину и женщину, которые сопровождали доктора, шагавшего по коридору сделовым и озабоченным видом. Борис подивился на неказистое платьице, но Гюзельв нем узнал безошибочно. Достать каталку и простыню для Саенко не составилотруда.

Доктор ван Гулль, ни слова, конечно, не понимавшийпо-русски, очнулся от звука человеческих голосов и прежде всего с уважениемпосмотрел на внушительный костыль в мощной руке Саенко.

Гюзель, до сих пор молча наблюдавшая за событиями, вдругкинулась к Борису, радостно восклицая:

– Мосье Ордынцефф! Борис, дорогой! Какое счастье, выподоспели вовремя, чтобы спасти меня от этого страшного человека!

Борис удивленно повернулся к ней и, на всякий случай сноваподняв наган, прикрикнул:

– Эй, очаровательная! Стойте, где стоите. За кого выменя принимаете? Ведь вы сами пришли к нему, и привели сюда этого злополучногоангличанина!

– Но, мосье Ордынцефф! – Гюзель очень натуральнопобледнела, по щекам ее покатились совершенно настоящие слезы. – МосьеОрдынцефф, этот низкий человек шантажировал меня, он обещал, если я не приведук нему мистера Ньюкомба… он обещал убить меня!

Доктор ван Гулль задергался в могучих руках Саенко иразразился потоком ругательств на всех основных европейских языках. МистерНьюкомб тем временем несколько успокоился, понял, что его жизни пока ничто неугрожает, привел в порядок свой костюм и высокомерно обратился к Борису:

– Благодарю вас… молодой человек. Вы оказали мнечрезвычайно своевременную помощь. Хотя, конечно, я вполне контролировалситуацию и задержал бы этих злоумышленников самостоятельно…

– Ох и подлый же народ эти англичане! – совершенноне к месту высказался не знающий иностранных языков Саенко.

– Вы собирались задержать этих людей? – удивленнопереспросил Борис. – Насколько я слышал, вы намеревались продать этомучеловеку, – Борис указал на ван Гулля, – этому человеку вы собиралисьпродать важные секретные документы!

– Наглая ложь! – завопил ван Гулль, полностьюпридя в себя. – Я ничего у него не собирался покупать!

Мистер Ньюкомб сложил руки на груди, высокомерно взглянул наБориса и заявил:

– Не лезьте в политику, молодой человек. Я выполняюздесь важную и ответственную миссию, о которой не имею права распространяться икоторая вас, во всяком случае, не касается. Сейчас, от имени Британскойоккупационной службы, я арестовываю этих людей, – он указал на ван Гулля иГюзель, – вас же больше пока не задерживаю.

– Мосье Ордынцефф! – Гюзель умоляющим жестомсложила ручки на груди и едва ли не готова была стать перед Борисом наколени. – Не отдавайте меня этому человеку! Не отдавайте меня англичанам!Я ни в чем не виновата! Доктор запугивал меня, грозил убить! Я слабая одинокаяженщина, которую всякий может обидеть! Спасите меня!

– Эта женщина – шпионка! И она предстанет передбританским военным судом! – торжественно заявил мистер Ньюкомб.

Не опуская оружия, Борис внимательно поглядел на живописнуютроицу. Доктор был зол, но держался твердо. Было видно, что он не сдался иразговорить его на допросе будет нелегко. Борис, собственно, и не собиралсяэтого делать, потому что не знал, о чем нужно спрашивать. Он был уверен водном: доктор именно тот человек, у которого на службе состояла Гюзель, –стало быть, если нейтрализовать доктора, то он, Борис, становится абсолютносвободен.

Поведение прекрасной турчанки тоже было совершеннообъяснимо. Она поняла, что их с доктором операция провалилась и теперь пыталасьунести ноги. Что касается англичанина, то тут Борис испытывал некоторыесомнения. Мистер Ньюкомб очень изменился. Вместо растерянного, испуганного,подавленного своим предательством человека перед Борисом стоял важный надутыйтип. Возможно, он блефовал. Но Борис заметил, что и Гюзель посматривает наангличанина с каким-то странным выражением. Однако нужно было на что-торешаться. Борис не боялся, что ему помешают люди доктора ван Гулля – если бы унего еще оставались таковые, то они были бы здесь, в морге госпиталя святойАгнессы. Борис опасался, что явятся англичане, которые упустили в свое времяГюзель и Ньюкомба, и тогда они с Саенко окажутся в затруднительном положении,потому что Борис не может предъявить им никаких документов, а если использоватьпри объяснениях фамилию полковника Горецкого, так ведь кто их знает, как они кэтой фамилии отнесутся. Нет, нужно спешить.