согласилась, чтобы ханы Крымские, по избранию их целым народом, испрашивали благословения у султана, и обещала вывести свои войска из Крыма и Тамани в три месяца после подписания конвенции, а из Кубани – в три месяца двадцать дней. По просьбе Шагин-Гирея на первое время оставлен был, на случай мятежа, эскадрон кавалерии, две роты и один батальон. На имя графа Румянцева в апреле 1779 года последовало два рескрипта; одним ему разрешалось, по его о том просьбе, проживать по временам в белорусских его деревнях без всякого формального отпуска, тем более что он «и в сем пребывании другим должностям, на нем лежащим, удовлетворить не упустит». Другим рескриптом предписывалось ему сделать распоряжение об ратификации договора и подарков участвовавшим в переговорах, учинить пристойную публикацию от себя Высочайшим именем, вывести войска из Крыма, оставив немного, под видом гарнизона, в Керчи и Еникале. Граф Румянцев не замедлил все это исполнить, чем и завершилась деятельность его по приведению Крыма в необходимость отдаться России. Дальнейшие меры в том направлении осуществлялись уже по указаниям свыше через князя Потемкина, на которого было возложено заведывание Крымскими делами в 1782 году» (Русский биографический словарь. Т. 16. С. 555).

В это время Екатерина II по особому указу пожаловала графу Румянцеву множество деревень Гомельского староства в дополнение к тому, что было уже подарено ему немалой части этого староства в 1775 году в честь окончания войны.

5 мая 1779 года братья Румянцевы получили новое повышение в придворной службе – стали камергерами императорского двора, но они не были обрадованы своему возвышению, придворная служба тяготила их.

Мать посоветовала сыну вновь обратиться к отцу, который мог бы написать императрице о просьбе Николая служить на дипломатическом поприще.

7 мая 1779 года Николай Петрович писал фельдмаршалу Румянцеву: «…я тужу, потому что чину не желал, а место, места уже розданы; в Швецию послан Пушкин, которого в Англии заменяет Смолин, а в Дрезден едет князь Белосельский. Государыня, приказывая о том указ написать, изъявила, что меня и князя Юсупова вперед определит, как людей, кому того обещала прежде; что двух сих затем нам предпочитает, что за них усиленно ее просили… Простите мне, милостивый государь батюшка, но я еще с просьбою к Вам обращаюсь. Опишите князю Григорию Александровичу, что вам прискорбно видеть просьбу Вашу о мне не уваженною, что когда просите о определении сына, то не токмо его не определяют, но именно других…» (ОР РНБ. Ф. 655. (Пер. с фр. яз. – Н.П. Квирквелия).

В свободное от службы время Николай Петрович продолжал заниматься историей. Стоило выйти книге о боярине Артамонове, как он тут же погрузился в изучение родословной знаменитых бояр, узнал о своем прадеде и деде очень много интересного, собрал документы и думал сам что-либо написать. Но придворная служба отнимала много времени. А когда время находилось, глубоко вникал в дипломатические документы – следил за политикой Екатерины II, часто беседовал с Александром Безбородко, превосходную память которого высоко ценил. Знал он и что Александр Андреевич не раз писал отцу, фельдмаршалу Румянцеву, о том, что Николаю Петровичу нужна более интеллектуальная и более перспективная должность.

3. Тайное становится явным

Молодая великая княгиня приложила немало усилий к тому, чтобы наладить тайную связь со своим семейством. Казенная почта отпадала, за малый срок Мария Федоровна поняла, что при дворах, большом и малом, никаких тайн не бывает, даже послы иностранных государств придумывали такую связь со своим правительством, чтобы переписка не подвергалась перлюстрации. Мария Федоровна нашла способ переправлять письма матери, принцессе Доротее, которая с этим же посыльным отправляла свои письма дочери. «Вы не можете, дорогое дитя, – писала принцесса Доротея 21 июля 1778 года, – и представить того удовлетворения и счастия, которое испытывало мое сердце при чтении ваших дорогих писем. Нежное участие, которое я принимаю в вас, основание так быть уверенною в вашем счастии, которое доставляет вам несравненный великий князь, – вот предметы, почти всегда меня занимающие; уверенность же в вашем счастии не может для меня возобновиться достаточно часто. Я ясно вижу руку Промысла, действующего на вас, и благодарю Его за милость, которую оказал Он, сохранив сердце ваше непорочным среди светских соблазнов и дурных примеров, которым вы окружены. К несчастию, в наши дни религия уважается так мало, что даже благочестивые часто бывают вынуждены молчать о ней, и это не вследствие желания угождать людским слабостям, а вследствие той мудрой осторожности, которая предписывает нам говорить только в случае необходимости или в уверенности, что можно сделать добро. Вы вполне правы, дорогое дитя, жалуясь на испорченность Императрицы. В природе нет ничего более жесткого, как сердце, которое предалось своим страстям и в этом самозабвении не видит ничего кругом себя. Я понимаю страдания, которые вы должны испытывать, присутствуя при всех возмутительных сценах… Как мне это ни прискорбно, но более, чем кто-либо, я убеждена в том, что при жизни Императрицы я лишена буду счастия увидеться с вами. Этот срок ужасает меня; я так нежно люблю вас, что, несмотря на очевидную невозможность, надежда на противное не покидает меня… Я знаю, что Императрица вынуждена будет стесняться ради иностранцев и что не любит выказывать своих слабостей пред людьми… Я думаю, как и вы, что в основе своей характер Императрицы не так дурен: ея благосклонность находится в связи с потребностью пользоваться людьми.

Я глубоко сожалею, что она не вкусила того счастия, которое заставляет испытывать материнское чувство, и не воспользовалась тем вашим доверием и тою дружбою, которую вы сохранили для меня» (Шумигорский. С. 104–105).

А чуть позднее принцесса Доротея писала дочери: «Вы не поверите, как я почитаю, люблю и восхищаюсь нашим великим князем за его превосходный образ действий. Добродетель часто имеет свои шипы, вот чем ценно выполнение обязанностей. Таково положение и этого достойного принца, который и до сих пор находит вознаграждение лишь в самом себе и в удовольствии делать добро из любви к добру. Он по справедливости заслуживает всей вашей нежности и всего вашего внимания, что усладит те скорби, которым он подвержен» (Там же).

В августе 1779 года скончалась графиня Екатерина Михайловна Румянцева, которая завещала все имущество своим троим сыновьям.

Двадцатипятилетний граф Николай Румянцев купил дом графа Ягужинского в Петербурге, завел свое хозяйство, слуг, сменил обстановку. Вскоре в его личной судьбе произошли перемены. Граф А.А. Безбородко, пользуясь личным влиянием на императрицу, попросил ее послать молодого графа Румянцева на дипломатическую работу. Императрица Екатерина II назначила Николая Петровича уполномоченным посланником при