освещал скудную обстановку комнаты. Я лежал на ветхой тахте с резными ножками, из которых при каждом движении падал жучок-короед и выгрызенные им опилки.

Тусклый свет даже единственного фонаря, стоящего у изголовья, был для меня слишком ярок и нестерпимо жег глаза. Я чувствовал себя отвратительно: горло было будто обожжено, во рту было очень сухо, а язык болел, как будто его терли наждачной бумагой и помочилась кошка. Сердце гулко стучало в груди, как барабан, в который бьют боевым молотом. Голова болела, словно бы кто-то невидимый отрабатывал на ней удары каждый раз, как я на него не смотрю. Лёгкий аромат гари свербил нос.

— Гиз! — просипел я. — Гизельхер! Шлиц! Чтоб тебя… Освободил на свою голову… А он меня тут травит… Эй, кто-нибудь!

Рассохшаяся дверь в соседнюю комнату открылась с таким скрипом, будто этот звук взяли из самой тёмной пыточной демонических отродий. Сгорбленный осторожно пробежал по комнате, цокая коготками на лапах по остаткам наборного паркета.

— Выпейте, херршер, легче станет. — В руках он держал простую глиняную кружку, слепленную будто бы ребёнком и отожжённую у ближайшего костра. Даже дымом пахнет… Или тут от всего дымом пахнет? Зелёное бурлящее нечто внутри не внушало оптимизма. Но то, что было у меня глотке требовалось срочно залить.

Булькающее варево легко скользнуло внутрь, а потом невероятной горечью растеклось по желудку, по венам, по нервам ударила молния, меня выгнуло и согнуло, спазмом вышибло слёзы из глаз. Легкие разрывало и кашляя, я выплюнул треть из выпитого:

— Меня так даже некрарх не пытал… А ты знаешь, что я с ним сделал? Я отрубил его слишком умную голову и утопил в Мёртвой реке. Ты, смотрю, тоже умный, раз решил подшутить надо мной? — рука потянулась за ножом.

— Сжальтесь! Это всё Струх! Мерзкий предатель сказал что это поставит вас лапы!

— Пойдём и найдём этого недожаренного выродка и прибьём… — я чувствовал себя действительно лучше. Потянулся, под хруст наливающихся кровью мышц, дотянулся когтями рук до верхней балки потолка. На пол свалились повязки, прикрывавшие ожоги, полученные от Кутзича. А хорошо стало. Но Струха Шипа надо найти и наказать, чтобы не шутил так впредь.

На втором его не было, как и Шлица. В одной из комнат на куче добычи валялся Живоглот храпя и распространяя похмельные миазмы. Один из клановых бойцов стоял у гобелена, смотря через дыру в нём в окно, при этом не забывая двумя лапами держать грудинку. Он жевал и его глазки внимательно за чем-то следили. Невольно заинтересовался:

— Что там? — крыс тут же согнулся, чтобы казаться поменьше. — Да выпрямись ты уже!

— Да-да, херршер! Интересно смотреть! Бесхвостые бегают, паникуют. Очень! Оччень смешно!

— Паникуют? — выглянул сам. Действительно, через окно, выходящее этой стороной на площадь, было видно большую часть небольшой городской площади. И по ней, развевая полы курток, пробегали группки почтенных горожан, тряся брюхом. Быстрым шагом, плотной коробочкой в тридцать рыл, прошли настороженные стражники, у которых кирасы ни разу не отразили свет из-за паутины ржавчины. Бедняки серыми тенями, как мыши, пробегали по краю, их едва было видно в наступающем рассвете. В странных балахонах прошла группа горожан, дружно скандируя какой-то лозунг. На моих глазах один из мужчин стянул с себя балахон и начал бить себя плетью-многохвосткой по спине под дружные вопли остальных. Они что, дружно свихнулись? И это под вечер глядя. Я тут конечно недавно, но они не были такими активными. Что на них нашло?

Через окна первого этажа увидел, что по нашему двору бродит толпа каких-то оборванцев и рубят сухие деревья, разбирают клумбы. Вопросов стало больше.

Струх нашёлся на первом этаже подвала, на бывшей кухне, что-то активно варящим. Правда пока я спустился, злость была вытеснена любопытством. Там же, у стола сидел Шлиц. Гизельхер морщился, и держался за голову.

— Кто мне расскажет, во-первых, что творится в городе с утра пораньше? Во-вторых — что за оборванцы лазят по двору? Шлиц! В третьих — что за гадость мы пили вечером?!

Они переглянулись между собой с неприязнью.

— Мелкозубое отродье, начинай — ты же тогда всё заварил!

Шлиц явно что-то хотел сказать в ответ, но сдержался.

— Что заварил?

— Помните ли вы, херршер, как я за вами зашёл с просьбой взглянуть на бумаги?

— Ну да, вчера вечером…

Я вспомнил, как отдыхал после грязи и крови подземелья, сидя в кресле и тянул напиток, а также рассматривал фигурку демигрифа, погрызенную, но всё равно великолепно выполненную, которую вертел в руках.

— Это было не вчера, господин, это было сутки назад. Я подходил после заката тринадцатого числа, а сейчас уже не рассвет, а сумерки четырнадцатого дня, месяца Нойна.

— Ты ничего не путаешь, Шлиц? Я ничего не помню за эти сутки…

— Не удивительно, вы были, прям скажем, не в форме…

— Что ты хочешь этим сказать, Гиз? Говори прямо!

— Вы были пьяны, херршер. Если позволите сравнение — как башмачник.

Я растёр руками кожу на морде. Что-то такое возможно и было. Я вспомнил, что когда подошёл Гиз, то с трудом свёл трёх стоящих передо мной Гизельхеров воедино. Ещё вспомнил, как подумал: “Хм. Бутылке наверное тут будет скучно, надо взять с собой”

— Так, допустим я не всё помню. Ради своих богов, Зигмара, Морра и кто там ещё… Какого демона ты меня звал тогда и что мы обсуждали? Мы же успели что-то обсудить?

— О да, херршер! Я вам показал вот эти бумаги, которые вы вытащили из катакомб.

— Что в них? — читать на рейкшпиле я мог, пусть и с трудом.

— Это векселя, на предъявителя. И бухгалтерские бумаги.

— Векселя? Что за…

— Это такая ценная бумажка, письменное денежное обязательство, дающее владельцу векселя право на получение определённой в нём суммы в конкретном месте.

— Ещё деньги? Отлично! Это всё?

— Тут важно не то что это деньги, что хорошо для нас, так как они на предъявителя, а от кого были получены они. — он указал место у магических печатей, где стояли закорючки. — Здесь подписи местного главы города, господина Толенхайма. А вот эти, — он пододвинул по изрезанной столешнице ко мне ещё три — от “Трёх топоров” Рехшленгена.

Я рассматривал бумаги. Что-то такое мы уже обсуждали…

— Что ещё есть?

— Крысы оказались на редкость педантичны — они вели внятную бухгалтерию. Я как знакомый с этим делом говорю. У них есть запись за что они получали суммы.

— И?

— Вот, смотрите — “убийство купца Людо Фурмана и его семьи”, “Вдова Сюзанн Арнер, двое детей”, здесь — “Ноэль Боден и Кристиан Боссежюр” и